Ибо будете вы как дуб, которого лист опал,
и как сад, в котором нет воды.
И сильный будет отрепьем, и дело его — искрою;
и будут гореть вместе — и никто не потушит.
Исайя 1:30-31 
Часть 1
Сака́р открылся магу на закате. Солнце уже наполовину спряталось за меловыми скалами, и черная громада крепости нависла над городком, как хищник, наблюдающий за возней полевых мышей. Она походила на толстую птицу на слишком узком колышке: казалось, хватит одного неосторожного движения, и эта громада рухнет вниз, к шипящим у подножия скалы волнам.
— Это же просто груда камней! — заметил один из охранников каравана.


Чародей уже хотел было ответить, но кто-то успел его опередить:
— Крепость всегда была такой. Говорят, князья-пираты так ее и строили.
Хозяин каравана выкрикивал приказы пронзительным высоким голосом. Душный жаркий воздух был таким плотным, что казалось, каждая команда купца оставалась в нем, повиснув где-то неподалеку.
«Это мой дом», — подумал Ханна́н, но слова получились пустыми и холодными, ничего в его душе так и не шевельнулось в ответ на них.
По правде сказать, маг и сам не знал, чего ждет от своего возвращения. Его наставник мертв, его друзья, должно быть, превратились в уважаемых торговцев или процветающих ремесленников. Они будут вытирать потные ладони о полы засаленных халатов и жевать губами, пока, наконец, не вспомнят его. «Теперь-то уже поздно поворачивать назад», — напомнил себе Ханнан и ударил пятками в бока кобылы, подгоняя ее вслед за остальным караваном.
Там, где раньше ветер играл со степью, склоняя травы подобно морским волнам, теперь раскинулись гранатовые плантации. Чуть дальше, на месте окраинных домов, тускло поблескивала вода канала. Это было даже не похоже на возвращение — едва ли можно вернуться в чужой, совершенно незнакомый город.
Когда они добрались до постоялого двора, Сакар окончательно погрузился во мрак. Два серебряных кеде́та могли бы купить Ханнану груду подушек на помосте и низкий столик на одного, но магу не хотелось бросаться в глаза. Он и так слишком выделялся среди матросов, ремесленников и солдат, окунающих усы в свои чаши.
Поискав взглядом подходящее место, чародей нашел его в углу, возле жаровни. В завесах тягучего и сладкого дыма от рассыпанных по углям семян сидел молодой парень с лицом простолюдина.
— Мир твоему дому, — приветливо сказал он, когда Ханнан примостился напротив. Чародей скупо кивнул ему в ответ.
— И тебе того же.
На пару минут старик-разносчик избавил его от необходимости быть вежливым, но стоило магу взяться за завернутое в лепешку мясо и чашу кислого вина, как парень заговорил вновь.
— Ты ведь приехал в караване Кривого Арья́да, — он даже не спрашивал, поскольку спустя мгновение-другое продолжил: — Я видел, как ты прощался с купцом. Ты местный?
— Нет.
— Что там творится?
«Где?» — хотел было спросить Ханнан, но передумал. Он отлично знал, о чем спрашивает юнец, и понимал, что лишь оттянет неизбежные вопросы. К тому же, он помнил молодость: казалось, Сакар построен на скалистом острове посреди океана, казалось — весь остальной мир далекий и почти ненастоящий. В черте города он словно становился миражом.
— Услуга за услугу, — усмехнулся маг, — я рассказываю о большом мире, а ты — о том, что происходит здесь, в Сакаре.
— Идет, но здесь не так уж много всего происходит.
— Я знаю. 
Юноша лишь пожал плечами. Ханнан решил счесть это за согласие.
— В горном храме в Хеджа́зе появился мальчик, который пророчит закат Царства, — начал свой рассказ маг. — В прошлый сезон дождей на столицу навалилась буря: в каменный базар угодила молния и расколола статую Основателя. Когда я уезжал, Царь Царей покинул столицу и отправился на восток с большим посольством…
— Царская процессия… — протянул парень.
— Что?
— Хотел бы я поглазеть на нее!
— Для повозки Царя Царей специально выводят черных быков, — сказал маг. — Он сам всегда сидит неподвижно, как статуя, даже не взглянет по сторонам. У них при дворе так принято: потомок богов и не должен быть похож на остальных людей.
— А маска? Царская маска, какая она?
— Золотая, — улыбнулся чародей.
— Это я и сам знаю, — уже начал юноша, но тут Ханнан перебил его:
— Теперь твоя очередь.
Парень замялся на мгновение.
— Но у нас и правда ничего не происходит. Я даже не знаю, с чего начать.
— Тогда позволь мне самому задавать вопросы.
Юноша кивнул.
Что же у него спросить? Сам по себе неплохой вопрос… Чародей бросил взгляд наружу: в ночь, заглядывавшую в харчевню через откинутую парусину на двери.
В крепости, что они видели на въезде в город, некогда правил владыка этих земель. Но теперь он называет себя Царем Царей, он сидит в столице и о родном наделе вспоминает столько же, сколько базарный меняла о богах. Ханнан помнил обитель чародеев — квадратную башню с белым куполом — но после прихода узурпатора его дом разграбили. Говорили, что новый наместник приказал разобрать башню, а из камня сложить святилище Ваху́ру, святому дервишу, замученному магами. Он помнил ремесленные кварталы своего детства, мастерские и лавчонки, но сегодня понял, что не узнает паутину улиц. О чем спросить этого юнца?
— Кто ваш владыка? — наконец поинтересовался маг.
Короткий смешок.
— А у нас нет владыки. Аккурат с тех пор как предыдущий стал Царем Царей, да продлятся его годы и да прирастет царство. До ближайшего наместника тащиться несколько дней, а мы тут сами…
— Нет? — Ханнан надеялся, что изобразил удивление убедительно. — А что же крепость, пустует? И кто тогда исполняет Правосудие?
— Правосудие… — паренек снова замялся. —  А что, это так важно?
— Важно? Царь Царей рассылал посланцев по всему Царству, — поднял брови маг. — Каждый владыка головой отвечает за чародеев своих земель, каждый чародей подчиняется строгим правилам. Как ты думаешь, важно это или нет?
— Все так, но у нас их нет, чародеев-то.
— Нет? — повторил Ханнан. На сей раз удивление далось ему куда сложнее.
— Они были… — протянул парень. — Это целая история. Только здесь особо нечем хвастать.
Маг молчал, выжидательно поглядывая на собеседника. Юноша нервно пробежал пятерней по волосам, на его простоватом лице мелькнула неуверенность.
— Это было лет пятнадцать назад… — нехотя заговорил он. — Даже больше. Владыка как раз надел золотую маску, а о Правосудии еще никто не говорил… Ну и тут кое-кто решил исполнить правосудие сам.
Он опустил глаза, парню было явно неловко рассказывать об этом чужаку. Ханнан же вспоминал кровь и крики. Он почти изгнал тот страшный день из памяти, но душными ночами или во время болезней — тот все равно всплывал, только теперь уже во сне. Гротескный, и оттого еще более пугающий.
— Говорят, тут был один меняла, — продолжал тем временем юноша. — Колдун, который не давал житья многим. Все знали, что повелитель не особо жалует колдунов. В какой-то вечер собралась толпа… Менялу-то выволокли из лавки, но дальше как-то само пошло… Кто-то начал громить лавки лекарей, кто-то вытащил из постели шлюхи базарного гадальщика. Дело докатилось и до обители, а ты знаешь, господин, чародеи умеют за себя постоять. Полегло очень много народу. Но колдунов в городе не осталось.
Парень и сам не заметил, как перешел на уважительное «господин», словно бы извиняясь за ту историю.
— Ну-ну, надеюсь, меня-то не прирежут за подозрение в колдовстве, — чародей хохотнул, но получилось у него довольно натянуто. Оставалось лишь надеяться, что парень так ничего и не понял.
Теперь юноша был явно смущен и жалел, что вообще заговорил о магах.
— Сакар вовсе не…
— Знаю, знаю, — Ханнан успокаивающе похлопал его по руке. — Чародеи тоже не без греха. Иначе зачем бы нужен был эдикт о Правосудии? Или ты их жалеешь?
Реакция парня давала понять, что жалеть магов здесь не принято.
— Не, что ты! — вскинулся он. — Они получили то, что заслужили.
На миг Ханнану показалось, что он зря вернулся в этот забытый богами и царями город. На какой-то миг гул голосов и гудение мух под потолком показались ему ревом разъяренной толпы. Тени тех, кто не пережил ту ночь, встали за его спиной: они знали, чем все закончится, они шептали предупреждения и проклинали его за то, что он выжил…
— Да, действительно, — произнес маг в ответ. — То, что заслужили.

Пока пальцы хозяина харчевни мелькали, отчитывая медяки, чародей все присматривался к нему. Не блеснет ли в подслеповатых глазах искра узнавания, не задержится ли их взгляд дольше необходимого? Когда наставник мага был жив, старик Шама́х всегда находил для Ханнана доброе слово. Но тогда Ханнан был юн и носил шелк и гладкий, струящийся в пальцах атлас — а сейчас перед трактирщиком стоял сутулый человек в потрепанной серой одежде.
Не узнал. Чародей не сказал бы даже, рад он этому или нет… Когда он встречал знакомое лицо — изменившееся, но все же знакомое — и понимал, что его не узнают, он чувствовал себя призраком. Но с другой стороны… кто знает, где был старый Шамах в ночь резни?  За вечер он обошел с расспросами порядка семи трактиров и выбрал более-менее респектабельный, но и сюда набилось порядочно вооруженных людей. На вкус мага — даже слишком много.
Ему отвели комнатушку, в которой было тесно, как под лестничной клетью, но на удивление чисто. Дымок от каких-то трав курился под потолком, отгоняя насекомых. Ханнан долго ворочался в кровати и не заметил, когда удушливый зной южной ночи обратился ревом пожаров, а поскрипывание старого топчана стало треском бушующего пламени.
Но слышал их почему-то только он. Ханнан снова был там, в пустых и гулких помещениях обители, и шум толпы казался далеким едва слышным рокотом, похожим, скорее, на гул прибоя. Никто не обращал на него внимания. Он пытался дозваться до наставника, кричал ему — но взгляд того задумчиво блуждал, невидяще скользя по Ханнану. Он пытался схватить наставника за плечи, развернуть к себе, но пальцы чародея — туманная дымка — скользили по ткани, не в силах даже прикоснуться к живому существу.
Когда толпа была уже под стенами, он бежал. Всю свою жизнь он тысячи раз бежал от нее во снах, но так ни разу и не оторвался от погони. Они всегда преследовали его и всегда нагоняли — и каждый раз он просыпался за миг до последнего удара, готового вот-вот раскроить ему череп.
Так бывало всегда, но сердце его все равно наполнил ужас. Руки, прижимавшие к груди сумку, обессилели и дрожали. Он задыхался, и холодный соленый пот щипал глаза. Ханнан не знал, кто там, за спиной, кто преследует его — ему никогда не хватало смелости обернуться.
Но он догадывался. Все те, кого он знал и ценил, кого он любил за свою пока еще недолгую жизнь — они были там. Они желали смерти.
Кто-то бросил камень. Из-за спины доносились крики, но он не вслушивался в слова. Еще один камень ударился ему промеж лопаток, заставив пошатнуться и едва не сбив с ног.
И вот это случилось. Ханнан запнулся и упал тяжело, почти перекувырнувшись, чьи-то руки схватили его за одежду, рванули вверх. Ветер принес собой клочья дыма, так что маг не видел лиц преследователей. Он закашлялся. Что-то горячее и медное на вкус струйкой текло из его ноздрей и попадало в рот.
Ханнан хотел закричать, но не смог. Казалось, его тело обратилось в вату, он не мог даже отползти назад, от занесенной над его головой дубины. Но руки… руки его двигались сами собой. Тонкие худые ладони — почему-то взрослого человека, а не юноши — выбросились вперед, заслоняя от хозяина начавшую опускаться палку. С пальцев сорвалось красное, как кровь, пламя, выплеснулось в лицо неведомому преследователю.
Искаженное лицо растаяло.
Бешено стучало сердце, и дыхание срывалось с губ тяжелым и сиплым свистом. Было темно и тихо. Разгоряченной кожи коснулось едва заметное прохладное дуновение. Это сон. Всего лишь сон…
Еще некоторое время маг сидел на постели, ничего не понимая, пока еще одно дуновение не донесло до него запах дыма. Поначалу ему даже показалось, что Сакар снова в огне, но вскоре он понял, что источник запаха — его собственная комната. Это топчан. Нижний край тюфяка тихонько тлел, мигая в темноте красными искрами.
Тело повиновалось не сразу, нехотя — слово он и впрямь пробежал едва не половину схе́на. Неловким деревянным жестом чародей сбросил тюфяк на пол и начал затаптывать тлеющую солому. Далеко не сразу, когда последние красные точки потухли, он сообразил, что делал это босиком.
Еще позже, когда Ханнан опустился прямо на пол возле окна, он вспомнил, что в этом городе не стоит разбрасываться магией. Кто знает, правду ли ему сказали? Быть может, в Сакаре есть кто-то, кто ощутил всплеск силы. Быть может, кто-то уже всматривается в ночную мглу, стараясь определить, в какой части города было применено колдовство.
— Проклятье! — сорвалось с губ чародея.
Ханнан вздохнул и выругался, теперь уже куда грязнее.

Рассвет застал его там же, в молчаливом бдении у окна. Сперва в небе начали проглядывать розоватые контуры облаков, затем над выгоревшей степью лениво выкатилось солнце… Город пробуждался.
Ханнан покинул постоялый двор совсем рано, сразу окунувшись в лабиринт еще сонных улиц. У него не было какого-то особого плана, куда ему идти и зачем. Он должен был стать глазами и ушами Круга магов в этом когда-то потерянном для них городе — но чародей еще только размышлял, как ему подступиться к делу. Когда он бежал из Сакара, у Ханнана оставались друзья, но с тех пор прошло много лет. И потом, безопасно ли будет довериться одному из них?
Маг прошел по главной улице, по которой, наполовину скрывшись в облаках пыли, шествовали груженные тюками волы. Вслед за ними, гортанно гикая и ругаясь, следовали худые загорелые погонщики. Он блуждал кривыми и запутанными улочками трущоб, но никто не обращал на него внимания, только нищие провожали чародея тусклыми остановившимися взглядами. 
Минуя базар, Ханнан на всякий случай обошел вокруг нового святилища Вахура — он слышал, что каждый путник в Сакаре должен обойти его хотя бы раз, чтобы огородить себя от колдовского зла. По периметру храма стояли одиннадцать белых колонн — по числу пыток, которым подвергли мученика чародеи. На вершине купола день и ночь горел в огромной медной чаше огонь.
К полудню решение было принято. После недолгих расспросов маг отыскал приземистое здание, спрятавшееся от уличного шума за высоким глиняным забором. К удивлению Ханнана вместо хозяина или слуги навстречу ему вышел детина с мощными, как кирпичи, кулаками. Чародей назвал имя, но и этого оказалось мало. Он все ждал и ждал перед резными воротами, нервничая под тяжелым взглядом охранника.
— Господин Ханнан?
Маг обернулся. От маленькой калитки в воротах к нему спешил, слегка приволакивая ногу, худой старик. Чародей нахмурился. Он ожидал, что его друзья могли измениться, но нет, это был не тот, кого он ждал.
— Мне нужен Така́ни, — сказал он, когда старик оказался рядом. Но вместо ответа тот низко поклонился, как простолюдин должен кланяться перед вельможами.
— Я знаю, господин. Прошу прощения, что заставил ждать. Господин Такани с радостью вас примет.
Старик распахнул перед Ханнаном калитку, пропуская мага вперед. Уже когда их нельзя было увидеть с улицы, он коснулся рукой лба и повторил приветствие — на сей раз уже иное:
— Боги воплотились в вас, мудрый!
Чародей думал, уже никто не будет приветствовать его так. И еще — что-то в голосе старика показалось ему знакомым. Он присмотрелся повнимательнее, нахмурился…
— Захи́т!
— Он самый.
— Проклятье, как я не признал!
— А вы совсем не изменились…
— Я же знаю тебя с тех пор…
— Да-да, с тех самых…
— Как ты? Как Такани?
Они говорили наперебой, не слушай друг друга — каждому хотелось выговорить что-то свое. Наконец, они оба умолкли, и Ханнан негромко рассмеялся.
— Ты первый, кто узнал меня в этой паршивой дыре.
— Мне ли вас не знать, господин? — старик лукаво улыбнулся. — Я помню вас еще с тех пор, как вы босиком бегали по этим улицам.
— Такани… — начал маг, когда слуга перебил его.
— Еще не знает. Но я уверен, он будет рад вас видеть.
Захит провел Ханнана через заросший сад, где пыльные кипарисы смотрели в небо, и лишь пара ореховых деревьев рукоплескала кронами, приветствуя чародея. Они нашли Такани на веранде, старый приятель мага лежал на оббитой бархатом софе и диктовал послание маленькому неприметному человеку, такому же серому, как бумага на его коленях.
— Кого ты привел, За́хи? — ворчливо спросил купец.
— Ваш… старый знакомый, господин.
Чародей выступил вперед.
— Ханнан, — просто представился он. — Пожалуй, слишком старый, но надеюсь, еще знакомый.
— Ханнан? О, Бездна! — Такани оказался на ногах с удивительным для его комплекции проворством. Заключив чародея в тяжелые объятия, он рассмеялся магу в лицо: — Такой же хмурый и недовольный… проклятье, больше десяти лет прошло, а ты все тот же!
Писарь куда-то испарился, и купец едва не потащил Ханнана к столику с фруктами и не успокоился, пока под чародеем не оказалась целая груда подушек.
— Будь добр, Захи, принеси нам чего-нибудь.
Старик степенно поклонился, и торговец вернулся на софу, сплел пальцы на своем объемистом животе.
— Рассказывай, — без обиняков приказал он.
Были годы, когда Такани был хрупким пареньком с лукавым взглядом густо-черных глаз. Каждый лавочник в округе был готов обрушить тысячу проклятий на голову «бесовского отродья» — но то отродье затерялось где-то в дебрях лет, вместе со своими выходками. Остался лишь тучный человек, страдающий одышкой. Не коснулись годы, похоже, только нрава толстяка: скорого на смех так же, как и на гнев.
— Что рассказывать? — Ханнан невольно усмехнулся. — Если коротко, то это будет без толку, а если долго… ты утомишься раньше, чем я войду во вкус.
— И говоришь ты так же заковыристо, — хохотнул купец. — Я слышал о твоих делах в столице. Ханнан-Советник, Ханнан-Богач, надо же! Это что, правда?
— Что? — хмыкнул чародей. — Наверное, ты меня с кем-то путаешь.
Такани погрозил ему жирным пальцем.
— Тебе меня не обмануть! Я слишком стар для этого.
Впрочем, даже напускная его сердитость продержалась недолго. Купец заметно оживился, увидев, что Захит несет запотевший кувшин и пару чаш, и в этот момент он вовсе не казался старым.
— Присоединяйся к нам, — махнул слуге рукой Такани. В кувшине оказалось гранатовое вино с сахаром и корицей, и по праву хозяина он провозгласил: — За добрые времена!
— За добрые времена, — повторил чародей. Только теперь, отставив чашу, торговец решился спросить:
— Так ты маг или нет?
Чародей был готов к вопросу и выложил заранее заготовленный ответ.
— И да, и нет, — видя, что Такани не понимает его, Ханнан пояснил: — Конечно, я хотел стать магом! Ты знаешь, наставник подобрал меня на улице. Я бы жил во дворцах и ел бы самый белый хлеб. Меня бы носили в паланкинах, и никто бы не сказал мне, что мне нужно делать, а что нет. Так я думал. Но когда владыка надел царскую маску, — он запнулся, — да продлятся его годы и да прирастет царство… все оказалось совсем не так.
Чародей умолк на мгновение и заключил:
— Да, я учился, учился прилежно, и я успел научиться паре фокусов. Но это не делает меня магом.
— И вы бежали, — зачем-то уточнил Захит.
— В ту самую ночь, — кивнул Ханнан. — Меня преследовали, но я оторвался от погони. 
— Проклятье, но я все равно не понимаю! — Такани прихлопнул ладонью по бархату софы. — Как же ты разбогател? И почему великий и ужасный Ханнан сидит тут в одежде бродяги?
— Прошло много лет, — медленно проговорил чародей. Помявшись мгновение-другое, он выложил начистоту: — Прости, старый друг, но прошло и правда много лет. Ты изменился, я изменился… Я бы не хотел пока говорить всего.
— Боишься, да? — ухмыльнулся Такани. Впрочем, в глазах его не было и тени смеха. — Боишься, что я тут же выдам тебя проповедникам.
Ханнан в ответ только пожал плечами.
— Из фанатиков выходят негодные друзья, если хочешь знать, — скривился купец. — Ладно. Чего же ты хочешь? Если даже мне ты не доверяешь!
— Что-то навроде сделки, — ответил маг. — Я намерен обосноваться здесь, в Сакаре. Сложно сказать, насколько. Может, несколько лун, может, год. Мне нужно как-то устроиться… быть секретарем купца гораздо лучше, чем безымянным бродягой. В ответ же… ну, я ведь еще помню пару фокусов. В городе, где не осталось магов, это пригодится любому.
Купец и слуга переглянулись.
— Теперь я понимаю, как ты стал богачом, — Такани прищурился. — Берешь быка за рога, а? И что, ты оскорбишь мое гостеприимство, пока я не заключу с тобой этот треклятый договор?
Ханнан улыбнулся.
— Оскорбления — плохое преддверие для сделок. Нет, по правде сказать, я рассчитывал на твое гостеприимство. Если только в городе нет никого, кто способен учуять магию и прийти к тебе. Мне бы не хотелось ставить тебя под удар.
Купец заметно помрачнел.
— На самом деле никто не знает, следит ли кто, — ответил за него Захит. — С тех пор как магов не осталось, просто некому об этом знать. Но, похоже, наместник крепко решил очистить свои владения от скверны.
— Еще не передумал насчет гостеприимства? — насмешливо поинтересовался чародей.
— Раздери тебя бесы, Ханнан, не говори ерунды! — разозлился Такани. — Ты останешься здесь хотя бы на пару дней, пока я не вытащу из тебя все новости!
Он бросил на слугу острый взгляд, и Захит тут же поднялся.
— Я подготовлю комнаты, господин.
Когда старик ушел, некоторое время они молчали. За глиняной стеной забора разбуженным в берлоге зверем шевелился город. Наконец, Такани потер подбородок, крякнул и проговорил:
— Знаешь, что я тебе скажу, старик? Зря ты сюда приехал. — Поняв, что он сказал, купец сразу же поправился: — То есть я рад тебя видеть, я ведь даже не знал наверняка, жив ты или нет. Но вернулся ты все же зря.
— Почему?
— Сам видишь, здесь все наперекосяк. Здесь еще полно людей, порой сюда забредают караваны, но город умирает. Это потому что о нем все забыли. Царь Царей, жрецы, наместник. Мне даже кажется, что и сами мы… — он не договорил. — Ну признайся, ты же был магом, ты сам должен чувствовать такие вещи!
Чародей не знал, о чем он. Разве только царапнул сердце коготок вины: ведь он-то видел и белокаменные города, террасами спускавшиеся к побережью, и роскошные сады, до краев полные солнца и птичьего пения. И многолюдные рынки, где воздух день и ночь дрожит от гомона голосов. Он видел все это, когда бежал.
Решив сменить тему, маг произнес:
— Завтра мне нужно будет пройтись по городу. Я уйду рано, так что не удивляйтесь, если с утра не найдете меня.
— Хорошо, — Такани провел рукой по лицу, стирая пот. Расстроенный, что старый друг его не понял. — Тогда иди, отдохни. Наши постоялые дворы — это тебе не столичные виллы.
Он усмехнулся. Однако когда Ханнан уходил, купец безмолвно шевелил губами, словно пережевывая какую-то неприятную мысль. О чем уж он там думал? Есть вещи, которые не знают даже маги.

Проснулся он от ощущения, что кто-то выискивает его. Не то чей-то голос, зовущий его по имени, не то взгляд, который все ищет, ищет — и никак не может его найти. Чародей вскинулся, поднялся на постели, тревожно вглядываясь в обступившую его мглу.
— Ханнан, ученик Ами́ра, ученика Исха́ка из линии Мансу́ра! — повторял голос. — Отзовись, Ханнан!
Но маг пока не спешил отвечать на Зов. Закрыв глаза, он позволил своему телу расслабиться и вновь откинулся на подушки. Пара мгновений — и вот он уже наблюдает за собой со стороны. Окружающий мир стал вдруг каким-то размытым, колеблющимся, ненастоящим. Стены отведенной ему спальни шли волнами, словно полог шатра на невидимом ветру.
Он видел потоки силы, проходящие мимо него — они текли, сплетались и расплетались, похожие на струи воды, только вот вместо влаги в них тек свет. Он видел и собственное тело, покоящееся на призрачной постели — тугой клубок пульсирующих струн и линий, приглушенно мерцавших в блеклом, подернутом постоянной рябью мире.
«Таким тебя видят маги, — всплыл в памяти голос наставника. — Маги и другие: те, кто может ощущать силу, но не умеет ей пользоваться».
«Всегда?» — помнится, спросил он.
«Всегда, — подтвердил учитель. — Маг всегда знает, когда рядом есть кто-то из собратьев. Это как зуд на коже, ты не можешь этого не чувствовать».
Воспоминание мелькнуло и скрылось. Наставник так и не успел сообщить Ханнану, что от наблюдения можно прятаться, что когда скрывшийся чародей применяет Дар — только тогда он выдает себя. И что применение магии можно также скрыть… Узнать все это магу пришлось уже в бегах.
Теперь он машинально проверил скрывающие его покровы, убедился, что исходящее от его тела сияние может увидеть только он сам и никто другой. Безмолвно пошевелил в темноте губами, повторяя фразу, которой научили его уже новые учителя.
На миг комок света вспыхнул и погас совсем, укрытый невидимым коконом. Теперь, даже если бы другой чародей находился в комнате, он не почувствовал бы применения Дара.
— Ханнан, ученик Амира, ученика Исхака… — продолжал твердить голос. — Отзовись!
— Я здесь, Верховный, — откликнулся Ханнан.
Теперь в его сознании возник образ. Грубоватое лицо, словно бы вылепленное небрежным скульптором. Жесткая щетина, покрывшая щеки и выступающий подбородок. Сосредоточившись, маг краем глаза успел заметить даже детали убранства — похоже, Первый-в-Круге взывал к нему из своих покоев в столичной обители.
— Ты долго молчал.
Губы главы Круга двигались, но голос исходил не от него, а звучал где-то в голове Ханнана.
— Я очень устал, Верховный, — проговорил чародей. — Прошу прощения, я не сразу проснулся.
— Где ты?
— Вчера ночью караван прибыл в Сакар, — начал отчитываться маг. — Но за день я не многое успел сделать. Только нашел себе место, где я смогу пожить несколько недель. Когда-то у меня был здесь друг детства, он торговец.
Брови Первого-в-Круге шевельнулись, будто бы он хотел нахмуриться, но в последний момент передумал.
— Ты не особенно спешил. Этот человек, он достоин доверия?
— Он ничего не знает. На первый взгляд — да. Я пока не собираюсь посвящать его в свои планы. И я использовал Узы Молчания: я почувствую, если он решит проболтаться.
— Хорошо. Что ты узнал? — продолжал допытываться Первый.
Допрос длился всего несколько минут, но когда он закончился, Ханнан был совершенно выжат. Словно бы это он взывал к главе Круга, а не наоборот.
Он ведь сказал Такани, что не хотел быть настоящим магом. Было ли это правдой? Или хотя бы частью ее? Конечно, Ханнан-мальчишка не жаждал власти. Кому она нужна в семнадцать-то лет? Ему просто нравилось, когда в его присутствии смолкали разговоры, когда ему кланялись и в почтении касались рукой лба. Ему, который даже не знал своих родителей.
Ханнан не помнил, как он оказался у наставника. Сколько раз маг терзал свою память, надеясь выжать из нее хоть крохи воспоминаний детства — но та лишь насмехалась, подсовывая размытые отрывочные образы. Он был голодным и больным ребенком, так говорил ему учитель — и уже тогда в нем пробудился Дар. Интересно, подобрал бы его наставник, если бы в Ханнане не было силы?
Впрочем, маги ведь и не похожи на остальных людей. Они привыкли, что сила может пробудиться как в потомке древнего рода, так и у сына шлюхи, и судят людей иначе, чем прочие. Во всей стране, да и в других землях тоже, говорил наставник, маги — единственные, привыкшие смотреть на самого человека, а не на древность крови, наследство или их отсутствие. Во всяком случае, так было раньше…
Еще Ханнан вспоминал, как он покинул город. Тогда он, правда, еще не знал, что уходит насовсем — он просто бежал, спасаясь от погони. Сперва остались позади узкие мощеные улочки, проложенные во времена князей-пиратов. Затем его обступили мастерские, лавки и харчевни, тулившиеся одна к другой так тесно, будто бы ища друг у друга поддержки. Потом дорога миновала какие-то окраинные фермы — и вырвалась из объятий города, убегая куда-то на север и на восток. Ханнан не знал, куда его может завести эта дорога. Просто понял, что возвращаться в город ему нельзя.
Он даже не догадывался, как ему повезло тогда. Ведь на торговом тракте убивали и за меньшее, чем сумка полновесных золотых. Он не знал и о столичных невольничьих рынках, что прятались от властей в подвалах и на задворках трущоб — и о том, что товар для них подбирают тут же, в степях и на безлюдных трактах. Ему повезло, и он шел, пока не оказалось, что дорога-то ведет прямиком в столицу.
Поначалу он оглох, онемел… наверное, даже ослеп — от блеска золоченых куполов, пронзительной белизны царских колоннад и яркой росписи на стенах храмов. Он думал, что родился в городе — но весь Сакар вместе с крепостью легко уместился бы в столичном районе садов. Ханнан заблудился: даже не среди стен, а среди криков уличных зазывал, лая псов, властных окриков и пронзительных воплей продавцов воды.
Вся эта кутерьма подхватила юношу, закружила его — пока не выбросила две луны спустя на площадь у столичной обители чародеев.

— Мира тебе, торговец!
Ради приличия маг помял меж пальцами разложенные на прилавке отрезы ткани. Хозяин лавки, похоже, не спешил высовываться из тени навеса и лишь пробормотал что-то невнятное в ответ. Ханнан не был уверен, было ли то ответное приветствие или предложение убраться восвояси.
— Скажи, добрый человек, давно ли привезли эту ткань?
Сколько таких, безобидных с виду вопросов он сегодня задал? Его интересовало все: сколько продуктов поставляют в крепость, сколько караванов заходит на своем пути в Сакар, как часто появляются в гавани заморские галеры. Все это понадобится магам, если те и впрямь намерены вернуть себе влияние в этих землях. Ханнан понимал это и сам, без напоминаний Первого-в-Круге.
Лавочник уже подался было вперед, чтобы ответить — когда это произошло. Словно во мраке безбрежной степной ночи мелькнул и погас огонек одинокой свечки. Или вернее будет сказать — потайного фонаря? Кто-то применил магию. Здесь, совсем неподалеку!
Ханнан подавил желание немедленно обернуться.
Гомон базарной площади не утих, все так же отмахивались от мух хвостами осоловевшие от жары быки. Надсадный голос лошадиного барышника звенел в ушах, как и прежде. Видимо, чародей все же изменился в лице, поскольку до него донеслось:
— Вам плохо, господин?
— Нет, ничего… все в порядке…
Маг покачал головой, словно стряхивая наваждение, в то время как мысли его неслись вскачь. Магия… здесь… Под самым носом у него, в двух шагах от белокаменных стен святилища.
— Все в порядке, — повторил Ханнан. — Это жара. Я просто не привык.
Наверное, он должен был что-то предпринять, пока неизвестный обладатель Дара не скрылся. Нужно было прервать глупый разговор с торговцем. И все же… быть может, это ловушка? Он слишком часто пользовался Даром. Жрецы могут уже подозревать, что он маг, и тогда он только подтвердит их догадки. Или же это один из выживших в резне? Найти его? Но как распознать чародея посреди базарной толпы?
Ханнану стоило труда сосредоточиться, еще тяжелее ему далось бездействие. Прошло, должно быть, несколько минут, а он все мялся около прилавка, задавая какие-то бессмысленные вопросы. Наконец, плотнее запахнув кафтан, чтобы длинные полы не мешали при ходьбе, маг быстрым шагом направился прочь.
Он чутьем выискивал место, где было применено колдовство, и проклинал тот день, когда согласился на поручение Круга. Чутье играло с ним… На базарной площади, в этой вечной кутерьме, ежечасно кипят сотни, если не тысячи страстей. Ненависть, любовь, страх, горе — теперь, когда он открыл свое сознание, они стучались в виски, грозя свести его с ума. Тающий след силы был точно напев пастушеской флейты в многоголосом вое. То исчезая, то вновь врываясь в эту сумятицу, он вел Ханнана через толпу, пока тот не понял, что чутье влечет его к площадке перед самым святилищем.
— Какого беса? — одними губами пробормотал маг.
Чародей остановился.
В пыли у подножия белых стен расположились нищие, да еще торговец пряностями вовсю нахваливал свой товар. Выше поднимался купол, на вершине которого горел огонь. Даже отсюда Ханнан слышал ровное пение жрецов Вахура. Приближался Час Пыли, самое жаркое время дня — тот самый священный час, когда маги прошлого бросили дервиша в яму к голодным псам.
Несколько мгновений Ханнан просто смотрел на пламя, размышляя, могут ли окружающие слышать, как колотится его сердце… Он должен найти укрытие, чтобы спокойно нащупать след. И, проклятье! — найти поскорее, пока тот не рассеялся! Однако не так-то просто найти спокойное место на оживленной площади, даже если это рынок такого небольшого городка как Сакар.
Потерев виски и промокнув платком лоб, он решительно двинулся в сторону ближайшей харчевни.
Она стояла на дощатом помосте, с сероватой холстиной вместо стен — казалось, заведение на серых парусах плывет по волнам базарной толчеи. Напротив, у квадратной колонны с перечислением побед владыки стояли трое храмовых стражей с окованными железом дубинками. Ханнан подавил приступ неприязни (или то было малодушие?) и запретил себе ускорять шаг.
— Принеси чего-нибудь холодного, — попросил маг, опуская в протянутую руку хозяина пару медяков. Едва избавившись от его назойливой суеты, Ханнан обвел взглядом зал.
Ему не понравилось то, что он увидел. Портовые грузчики, погонщики скота, чернорабочие — они смотрели оценивающими, а порой и неприязненными взглядами. Ханнан в который раз пожалел, что на нем не простой дорожный балахон, а позаимствованный у Такани кафтан купца. Впрочем, времени на сожаления у него особо не было.
Он скользнул в транс сразу же, едва вернулся трактирщик. Сквозь щели навеса, бывшего здесь вместо крыши, текли полосы полуденного солнца, ложились пятнами на его лицо. Пальцы машинально поглаживали холодный бок оловянной чаши. Ни дать, ни взять респектабельный торговец отдыхает после заключения сделки.
Холстяные стены харчевни дрогнули, стали расплываться — как тогда, ночью, в имении Такани. Точно чьи-то сильные руки сжали тисками голову … на мгновение чужие эмоции набросились на него, как свора степных шакалов, но здесь, в спокойной обстановке, маг легко отгородился от них. Ему нужна была только сила. Все остальное сейчас не имело значения.
Изнанка… каждый раз, касаясь ее сознанием, Ханнан чувствовал пьянящее возбуждение, словно и не было многих лет работы с Даром. Здесь все было изменчиво, непостоянно, совершенно непохоже на привычный мир. Здесь бурлили страсти — кровавое светящееся море, разлившееся по всему городу — и вспыхивали сполохи чужих мыслей. И еще здесь была сила. Целые потоки силы, заключенной в каждого человека, каждую тварь — и свободно текущие по просторам Изнанки одни боги знают, куда и откуда. Маги зачерпывали эту силу и обретали власть, выплескивали из себя и заставляли ее работать на них. С помощью этой силы Ханнан и собирался найти своего собрата. 
Чародей отступил в сторону, и сияние покинуло его тело. Такое же эфемерное, как и все вокруг, тело покоилось на подушках, и призрачные пальцы поглаживали бок призрачной чаши. Еще шаг — и полотняные стены сомкнулись за его бесплотным духом.
Здесь дул резкий пронизывающий ветер, и Ханнан поначалу едва удержался на месте. Он знал, что стоит ему дрогнуть, поддаться — и ветер силы снесет его так далеко, что ему не найти свое тело и за сотни лет. Маг начал медленно подниматься над городом: туда, где ветер был тише, а отголоски чужих эмоций едва касались его сознания.
С высоты птичьего полета Сакар напоминал истощенное чудище. Его улицы были ранами, в которых бурлили сумерки-кровь. Его здания — острые кости, которые торчали в небо. Люди казались муравьями, суетящимися во мгле. Да, здесь было солнце: ведь там, в другом мире, был день — но у Ханнана язык не повернулся бы назвать это дневным светилом. Так… тусклое рдяное пятно, болезненно набухшее в бездонном небе. По-настоящему отчетливо Ханнан видел только людей да еще храм Вахура. Пламя на вершине купола было таким ярким, что резало глаза.
Вон она, площадка перед святилищем…
Купаясь в исходящем от храма сиянии, она казалась почти настоящей. И вдруг… опять! Ханнан вздрогнул не то от предвкушения, не то от облегчения. Еще одна вспышка.
Ханнан заставил свое бесплотное тело принять облик птицы, чтобы лучше лавировать в потоках силы. Его сейчас не волновало, кем был тот, другой маг — главное, что это был собрат. Сложив крылья, Ханнан камнем рухнул вниз, рассчитывая приземлиться на площадь неподалеку от чародея.
До храма оставалась всего пара мгновений полета, когда его пронзила боль. Да нет, что боль? Разве может физическая мука сравниться с ощущениями скорчившегося в агонии духа? Все потери, все мучительные воспоминания, стыд, страх — все, что он успел пережить за свои годы, разом навалилось на него. Всё вместе. Ханнан потерял ощущение времени, не осознавал, где он находится и кто он… Наверное, у духов тоже есть инстинкт самозащиты, поскольку его облик преобразился сам: на птичьих лапах вытянулись когти, а клюв согнулся смертельно-острым крюком. Так он и упал в бесцветную массу, которая была чужой душой. Когти полоснули по ней, бесплотный клюв впился в чужака…
Все еще корчась от боли, Ханнан услышал крик. Наверное, это кричал другой маг или его собственное тело — там, в полумраке харчевни — поскольку на Изнанке нет звуков. Чародею некогда было размышлять над этим. Два сцепившихся чудовища, они покатились по земле, разбрасывая по площади клочья силы.
«Огонь», — подумал маг, и его душа стала пламенем, а терзавшая Ханнана боль ослабла. Однако прошло всего несколько мгновений, и маг почувствовал, что дух его противника стал текучим и обволакивающим, как вода. Пламя, бывшее его душой, погасло, и чародей начал задыхаться в обманчиво-мягких объятиях.
Тогда Ханнан стал паром. Его душа рассыпалась на тысячи мельчайших пузырьков и вырвалась на волю, к потокам силы. Он жадно, как утопленник, глотал ее — когда почувствовал холод и понял, что не может собраться вновь. Чародей стал светом, но его противник стал дымкой, облаком, и свет угас в туманном мареве. Ханнан обернулся человеком, но мгла не рассеялась, она продолжала обступать его со всех сторон, заволакивала глаза, забивала влажным прелым запахом ноздри.
Шепоток где-то сзади… Почудилось? Или и впрямь что-то тяжелое ворочается за спиной: всегда за спиной, как ты не повернешься. Липкое холодное месиво струилось по площади, взмахнешь в такой дымке рукой — и не разобрать: одна рука? три? или, может, все десять?
Чародей заторопился, спеша выбраться из удушливого облака, уже не зная, в какую сторону он бежит. Но туман словно хватал за ноги, бесплотные стопы тонули в вязком ледяном киселе.
Что-то шевелилось там, в темноте, сопело за спиной, дышало в затылок. Потом вдруг все смолкло, словно стертое повелительной рукой. Ледяной ветер налетел, обрушился на мага, прянул в лицо дышащей холодом пастью…

Ханнан невольно вздрогнул, когда Захит заговорил о ду́хах.
— Да-да, вы похожи на духа, господин, — повторил слуга, — и никак не на живого человека. Я не позволю вам встать с постели.
В свете причудливых масляных ламп из синего стекла старик и сам походил на призрака, но чародей не стал говорить об этом вслух. Голос слуги был дребезжащим, а движения по-стариковски размеренными, что выводило мага из себя. «Тебя выводит из себя собственная слабость», — подумал Ханнан. Закрыв глаза, он перестал вслушиваться в бормотание Захита.
— Ты прав. Ты дважды, трижды прав! — наконец не выдержал чародей. — Только не нужно трястись надо мной, я не невеста на выданье.
Голос не шел, и он говорил с трудом, силой проталкивая слова через пересохшее горло. Естественно, для старика это лишний раз подтвердило его правоту.
— Это все жара, — продолжал слуга, — и пыль, повсюду эта пыль. Вы слишком переволновались. Вам нужно пить успокаивающие настои и побольше лежать.
— Проклятье, Захит, это вовсе не значит, что нужно жужжать у меня над ухом!
— Как вам будет угодно, господин.
Старик умел оставаться величественным даже когда его прогоняли.
Ханнан приподнялся на локтях и заставил себя сесть на постели. Его принесли сюда под вечер, двое верзил, черных, как эбеновое дерево. Он смутно помнил кипарисы в саду Такани — чародею казалось, что они царапают небо, и оно стонет от боли. В действительности же стонал он сам. Лицо Такани в бреду кривилось и плясало, как лик оборотня… или может, то дрожали от страха подбородки торговца? Ханнан не знал. По-настоящему он пришел в себя лишь совсем недавно, когда в окно уже заглядывала луна.
Чья-то магия на базарной площади, харчевня, светящийся злым и резким светом храм… Незнакомый маг, зачем-то напавший на него. Мысли Ханнана еще немного путались, но он уже вспомнил все произошедшее.
Когда Круг посылал его сюда, Верховный напомнил, что в южных землях уже пятнадцать лет не было обители. А это значит, что некому было искать детей с Даром и приводить их в Круг.
«Нравится это узурпатору или нет, маги просто рождаются, — со злостью припечатывая каждое слово, говорил старик. — Он может сколько угодно твердить, что колдуны противны богам и спят с духами. Оттого, что он сожжет обители и погрозит пальцем подданным, маги не исчезнут и не перестанут появляться».
Это было одной из причин, почему Круг так жаждал восстановить свое влияние на юге. Поредевший в гражданской войне и после резни, ослабленный драконовскими законами и лишенный влияния, он отчаянно нуждался в новой крови. Хотя бы для того, чтобы очередной фанатик на престоле помнил: во всеми магами Царства не справиться даже ему.
Да, это мог быть кто-то из самоучек… Сила была дикой и необузданной. Также в резне мог уцелеть и не один Ханнан, хотя ему не хотелось думать, что пережил собрат, все это время скрывавшийся в Сакаре. Но почему он напал? И кто — он? Все эти ответы предстояло найти и, увы, чародей еще очень смутно представлял, как.
Гонг в храме владыки времени возвещал уже третий вечерний звон, когда к магу явился Такани. В полутьме он тоже немного походил на призрака: на нем была широкая атласная гали́бия, и когда торговец пересекал комнату, казалось, что он не идет, а плывет над полом. Впрочем, Ханнан сразу же поправился — от духов не разит благовонной водой.
— Как ты? — с порога спросил Такани, и чародей осторожно ответил:
— Ничего. Вот только голова еще гудит.
— Клыки Аса́ра! Я знал, что с твоим появлением начнутся неприятности, — ухмыльнулся купец. — Захи говорит, к тебе возвращается твоя желчность. Это обнадеживает.
Маг заставил себя улыбнуться.
— Но шутки в сторону, — Такани взгромоздился на низкий пуф с таким видом, будто это был престол Царя Царей. — Что с тобой было?
— Переутомление. Захит думает, что… — начал маг, однако купец не дал ему закончить.
— Я тоже говорил это всем, кто согласен был слушать. Еще что-то плел насчет тяжелой болезни. Но я-то знаю, что это не так.
Ханнан лишь пожал плечами.
— Брось, — полные губы торговца скривились. — Ты никогда не умел юлить.
— Разве я пытаюсь юлить? — маг невесело усмехнулся. — Мне просто очень не хочется отвечать.
— Меньше знаешь — лучше спишь, так, что ли?
— И это тоже.
Такани выругался.
— Иногда мне хочется взять тебя за этот чертов балахон и хорошенько встряхнуть, — наконец сказал он. — Только думаю, что это не поможет.
— Вряд ли, — согласился Ханнан. — Но спасибо за участие.
Купец выдавил из себя бледное подобие улыбки. Некоторое время они молчали, и только с улицы доносился лай собак да еще стук колотушек ночной стражи.
— Вечером к храму прибыл конник с севера, — заговорил Такани. — Никто точно не знает, что за вести он привез, но говорят, к вахуритам едет их патриарх.
— У них это называется «Кийя́з».
— Пусть будет Кийяз. Я подумал, что должен тебе сказать. Не знаю, изменит ли это твои планы.
Ханнан помолчал, прежде чем ответить.
— Не знаю. Просто не знаю… Видят боги, то, за чем я приехал, никак не задевает вахуритов и, надеюсь, не заденет. Но ты же знаешь… Жрецов такие вещи никогда не волновали: они суют нос и в то, что касается, и в то, что нет.
— Ну да, ну да, — Такани пожевал губами. — Не нравится мне это. Они так и лезут в каждую вшивую щель: все вынюхивают, вынюхивают. Настанет день, мы и в нужник будем ходить с их разрешения, попомни мои слова!
— К тому времени они избавятся от таких, как я, — отмахнулся маг. — Но если тебя заботят вахуриты… — он замялся на мгновение, — ты мог бы мне кое в чем помочь.
Такани не выказал восторга, и Ханнан поспешил его заверить:
— Это ничем тебе не грозит, все, что мне нужно — это чтобы твои парни задали пару вопросов на базаре.
— Думаешь, тебе будет одиноко на костре?
— Это не касается жрецов, ты ничем не рискуешь. Просто мне кажется, здесь, в Сакаре, есть маг. Святош это обязательно заинтересует. Гораздо больше попыток отобрать у вас власть.
В глазах купца еще читалось недоверие, но чародей уже понял, что победил.
— Давай, выкладывай свои вопросы, — решился Такани. — От пары сплетен и впрямь не будет горя.
— Там, в харчевне, когда мне стало дурно… Мне нужно знать, не было ли еще кого. В это же самое время. Может, кому-то еще стало плохо: на базаре, на площади перед храмом?
— В то же время? — прищурился купец.
— Именно. И кто этот человек.
— Я скажу своим людям, — тон купца выражал сомнение, — но я бы не надеялся. Сегодня был базарный день, на площади мог скончаться целый полк, и никто бы не заметил. В такие дни я верю, что светопреставление уже началось.
— И все-таки.
— Я попробую, но ничего не обещаю, — Такани встал.
Только теперь, когда его коснулся блеклый свет, Ханнан заметил, что волосы купца заплетены в косицу и тщательно намаслены. На его груди был золотом вышит крест в круге — перекресток дорог, символ торгового сословия.
— Меня ждут в поместье чиновника из палаты писарей, — произнес купец. — Будут ягненок с имбирем и танцовщицы с юга. Когда ты переутомился, я сказал хозяину харчевни, что ты мой деловой партнер из столицы. Теперь каждая шишка в городе желает заполучить меня на ужин. Новости из большого мира приходят сюда не часто.
— Постарайся, чтобы твой аппетит их не разорил, — хмыкнул Ханнан.
— Зачем? Они бросятся ко мне за займом, и за пару лет я выпью из них все соки.
Посмеиваясь, Такани направился к двери, но в последний момент остановился.
— Постарайся не колдовать в ближайшие день-два, — обернувшись, посоветовал он. — Если ты будешь переутомляться слишком часто, люди начнут задавать вопросы.
И с этими словами вышел.
Ханнан откинулся на подушки и застонал. Проклятье, неужели Такани не мог быть менее догадливым! Он до сих пор не решался доверять купцу и вряд ли когда-нибудь решится. Слишком много времени прошло с тех пор, как они кувыркались в пыли на улице. Однако мог ли он надеяться провести купца? Они познакомились, когда отец Такани был простым лавочником, а сам торговец слонялся по городу вместе с остальными детьми. Те годы маг помнил уже смутно. Ученик мага быстро частым гостем в семье Такани. Десять лет… да, десять лет совместных проказ, поездок, общих занятий у старого писца. Конечно, Такани не мог учиться магии — но он отлично знал, что представляют собой чародеи. И что с ними происходит, когда они растратят всю свою силу — тоже.
— Слово маг происходит от древнего иль мага́р, что означает «величие» и «господство», — проговорил Ханнан. У чародеев эта фраза была почти молитвой, символом веры, но ему она не принесла утешения.
Долгое время он просто лежал, вслушиваясь в шорохи сада. Гранатовое дерево под окном о чем-то шептало ему — или же наоборот, ночному городу. Чародей и не пытался вникнуть. Из-за ограды сада доносились голоса, обрывки бесед, чей-то смех… Он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким в этом городе, где он родился и вырос — и который за одну ночь стал для него чужим. Маг надеялся, что стоит ему вернуться, и все изменится, но вновь ошибся. Так одиноко он чувствовал себя лишь однажды: когда судьба выбросила его на улицы столицы.
Ханнан едва ли заметил, как молчаливый и неприметный слуга тихонько скользнул в его покои и начал один за другим гасить светильники. Мыслями он был уже далеко — в том суматошном дне, когда ветер с моря нес с собой запах соли и крики чаек, а над городом плыл медный голос полуденного гонга.

Вообще-то Ханнан не знал, что это громоздкое здание с пятью башнями и каменными ликами, высеченными на стенах — и есть столичная обитель чародеев. В последние пару лун он вообще старался пореже вспоминать о своем Даре.
В первом же постоялом дворе, на который он наткнулся еще по пути в столицу, Ханнан услышал об эдикте Правосудия. Никто, собственно, не знал, о чем в нем говорится — но все были уверены, что теперь-то Царь Царей зажмет всех колдунов в кулак. Сборщик податей, путешествующий с вооруженным обозом, облизывал тонкие сухие губы и говорил:
— Нет, чародеи никуда не денутся. У них останутся поместья, влиятельные друзья и лучшие в Царстве винодельни. Но придворными им уже не быть.
Седой наемник с раскосыми глазами, выдававшими его предков-степняков, был более краток. Смачно сплюнув в пыль скотного двора, где ночевал юноша, он бросил:
— Колдунам конец.
Ханнан никогда не славился храбростью, и выяснив, что дорога завела его в столицу, он постарался вытравить из памяти все связанное с магией. Сумку с деньгами (Такани он сказал, что та стала залогом его успеха) украли в первую же пару дней. За годы ученичества юноша как-то выпустил из головы все, чему его учили в трущобах.
Впрочем, вспоминать ему пришлось довольно скоро. Последние десять лет Ханнан провел в библиотеке, мастерской наставника или вместе с Такани в просторной классной комнате. Он не умел работать. Поначалу он еще пытался наняться к повару в харчевню или помощником к какому-нибудь ремесленнику, но вскоре понял, что его чаще оставляют без платы, а то и вовсе прогоняют взашей. Пожалуй, он мог бы стать писцом в палате писарей, но там, где заключаются сделки, не место худосочному оборванному парню.
Еще Ханнан не страдал от щепетильности — там, где он родился, попросту не знали такого слова. Наставник втолковывал ему что-то о порядках знати, но вне стен обители, вдали от услужливой челяди многое из слов учителя казалось наивной и опасной глупостью. В первый раз он украл от голода. К тому времени он не ел уже несколько дней, и что-то противно ныло в животе, а колени предательски тряслись от слабости. Поэтому юноша невольно остановился, когда до его ушей донеслось:
— Козлятина, парень! Клянусь Аса́ром, самая молодая козлятина по эту сторону Лахиджа́н! Всего два медяка!
Ханнан усмехнулся. На том берегу Великой Реки селились богатеи, которые вряд ли вкушали на обед козлятину. Но запах подрумянившегося в жаровне мяса был так сладок, что против воли юноша подошел поближе. Он топтался у прилавка лоточника, пока у того не появился покупатель, и пока торговец суетился, юноша уже скрылся в толпе с одной из начиненных мясом лепешек.
Уже впившись зубами в истекающее маслом тесто, он почувствовал на языке полузабытый привкус псины. Парню было все равно: все, что не умело при жизни разговаривать, годилось на обед. Он улыбнулся перепачканными жиром губами — его позабавило, что уличный воришка и мошенник обманули друг друга. К вечеру Ханнан уже разжился еще одной лепешкой, запеченным с корицей яблоком, горстью миндаля и рыбиной, поджаренной на углях. На следующее утро парень стащил в скобяном ряду короткий нож, а к полудню срезал первый кошелек.
И вот, спустя две луны он стоял на той треклятой площади и почему-то нервничал. Ханнану казалось, что каменные лица на стенах наблюдают за ним. Толпа волновалась и гудела: коротко взмахивая хлыстами, чтобы разогнать нерасторопных, через людское море двигались двое всадников. Они были одеты в легкие черные шелка, а лица под тюрбанами были закрыты плотными повязками. Черные братья, вспомнил Ханнан, элитное войско Царя Царей.
— Отродья бесов! — пробормотал кто-то у него над ухом.
Ханнан решил не оборачиваться. Братьям ничего не стоило выхватить кривые мечи и ворваться в толпу, круша направо и налево — стоит им только решить, что кто-то из черни нанес им оскорбление. Если подобное случится, юноша хотел увидеть это первым и вовремя убраться.
Парень стоял и бормотал себе под нос проклятия. Он знал, что пока испуганная толпа таращится на воинов, он может срезать пару кошельков и смыться. Но то ли тяжелые каменные взгляды, то ли присутствие слуг ненавистного владыки — что-то мешало ему действовать. Поэтому он задержался на площади дольше, чем собирался, и потому же наметил себе мишенью эту женщину.
Высокая, смуглая, она была одета в длинное, до земли, платье, перехваченное в поясе широким кушаком. Ниже кушака на шелковом шнуре болтался пухлый кошель. Он даже не успел ничего сделать. Ханнан только сомкнул ладонь на рукояти припрятанного в рукаве ножа, когда почувствовал чьи-то сильные пальцы на своем запястье. Парень поднял взгляд. Женщина смотрела прямо ему в глаза, ее зрачки были серыми и льдистыми.
— Только попробуй, — негромко произнесла она.
Ханнан почувствовал, что не может оторвать взгляда от ее глаз. Как зуд на коже… Только это было не похоже на зуд, от женщины прямо-таки разило силой.
— Я не собирался вас трогать… госпожа, — испуганно пробормотал юноша.
Он вновь попытался отвести взгляд в сторону, но ее глаза притягивали. Нож сам собой выпал из его ладони и глухо стукнулся о мостовую. В любое другое время он бы посмеялся над самим собой: вырваться и убежать от женщины — что может быть проще? Но незнакомка и не была женщиной. Она была колдуньей.
— Откуда ты, мальчик? Как тебя зовут?
Она назвала его так, хотя внешне разница между ними была едва ли семь или даже пять лет. Сперва Ханнан хотел не отвечать или бросить что-нибудь наобум, но холодный взгляд выпил из него всю волю, и он услышал, как его губы сами выговаривают:
— Ханнан, госпожа.
Только теперь он вспомнил, что его ждет, если колдунья отведет его в караульную — а он не сомневался в ее способности тащить за собой тощего, как жердь, мальчишку. Сперва ему отрежут мочку уха, и это будет клеймо, и каждый будет знать, что перед ним мошенник или вор. В следующий раз будет уже все ухо. Дальше Ханнан вспомнить не успел.
Холодная вязкая волна страха зашевелилась в низу его живота, каменные лики на стенах башен, казалось, ухмылялись. Воздух вокруг юноши задрожал и пошел волнами, как над горизонтом в жаркий полдень, и Ханнан понял, что еще чуть-чуть — и его сила вырвется наружу.
Глаза женщины немного округлились от удивления и она грубовато ответила ему:
— А меня — Хе́нной. Пошевеливайся, парень, ты идешь со мной.
Это первая часть большего по объему произведения. Окончание и другие произведения автора можно найти по ссылке.