Первоначально эта работа представляла собой доклад на коллоквиуме "Феномен рыцарства", организованном Институтом Всеобщей Истории, Оружейной палатой и редколлегией журнала "Одиссей", посвященный воинским сословиям и воинской традиции Дальнего Востока [1], но затем ее проблематика была несколько расширена с тем, чтобы в ней содержался ответ на целый ряд вопросов: что такое рыцарь и каково его точное определение? Насколько этот феномен уникален и как обстояло дело с его аналогами в иных регионах, в нашем случае на Дальнем Востоке? Какими характерными чертами обладала воинская традиция Дальнего Востока, почему в ее рамках не возникло аналогичной рыцарству структуры, и как в этом случае там решались те проблемы, которые в Европе решались при помощи рыцарства?

В процессе подготовки к "Звездному мосту"–2003 у меня возникла идея расширить рамки данного исследования, распространив вопрос об аналогах рыцарства на миры фэнтези. Так текст появился в его нынешнем виде.

Благодарности Майку и Юлину, которые фактически явились соавторами при написании "фэнтезийного" раздела этого текста, а также всем тем, кто принимал участие в его обсуждении — в особенности Абашу, Пайпмену и Оксане Романовой...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ И АНАЛОГИ РЫЦАРСТВА НА ВОСТОКЕ

Три составных части понятия Рыцаря

Перед тем, как говорить о дальневосточных аналогах рыцаря, стоит дать определение его "эталонной форме". "Рыцарь" является как бы брэндом европейского Средневековья, но при упоминании этого слова в голове среднего поклонника истории или фэнтези возникает нечто в полных латных доспехах, при турнирном копье, замке и прекрасной даме — вооружение образца XV века, мораль и общество образца XII, если не романтизированные представления позднейшего времени о том, как должно было рыцарям себя вести.

Однако, как мы выяснили на коллоквиуме, четкое определение того, что такое рыцарь, еще не выработано, хотя этот термин очень часто используется историками там, где речь идет о различных военных сословиях (нечто подобное происходит с русским термином "дружинник"). Мы часто встречаем сентенции типа "самураи — рыцари средневековой Японии", "раджпуты — рыцари средневековой Индии" и т. д., в результате чего значение слова "рыцарь" как бы размывается, а когда его используют как термин, создаются ложные аналогии.

Можно сказать, что рыцарство в классическом виде — уникальный феномен христианского Запада. Однако если следовать определению С. В. Лучицкой и определять рыцарство как "слой профессиональных воинов (имеющих практически монополию на право вести войну), обладающий определенной внутренней иерархией и ритуалом (то есть руководствующийся определенными этическими нормами), то это понятие становится гораздо ближе к понятию "военное сословие" [2]. Такая трактовка позволяет нам анализировать сообщество профессиональных воинов в различных культурах и воинских традициях.

Тем не менее, когда подобные сентенции произносятся, под термином "рыцарь" имеется в виду обычно одна из трех составляющих европейского понятия: или это определенный комплекс вооружения, связанный с образом рыцаря как тяжеловооруженного всадника; или это пример воинского сословия, являющегося воинской элитой данного общества и имеющей определенную внутреннюю структуру и самоидентификацию; или это набор определенных этических правил, связанных с понятиями "рыцарское поведение", "рыцарская честь" и т. д. При этом комплекс вооружения представляется мне наименее важным элементом.

В шутку можно было бы сказать, что на Дальнем Востоке рыцарства не было хотя бы потому, что китайская воинская традиция не включает в себя тяжелую конницу и христианскую веру, но мы подойдем к вопросу серьезнее. Разделив образ рыцаря на эти три составных части, комбинация которых даст нам европейский стереотип, мы постараемся проследить, как обстояло дело с каждым из этих компонентов в каждой из стран Восточной Азии, и объяснить, чем были вызваны их отличия от европейского канона и как решалась проблема при отсутствии европейского аналога. Затем, в отдельной главе, мы рассмотрим трансформацию рыцарского сословия в сеттингах фэнтези. На попытку дать полную историю европейского рыцарства этот текст, естественно, не претендует [3].

Рыцарская организация

Основой армии раннефеодального государства является ополчение, но как только крестьянин может прокормиться своим трудом и уже не вынужден (как скандинавы, швейцарцы, отчасти эллины) добывать недостающее, грабя соседей, он моментально теряет всякое желание участвовать в походах, не направленных непосредственно на защиту своей земли. К тому же, нередко сельскохозяйственный цикл вообще отнимает так много времени, что на самостоятельную воинскую подготовку, благодаря которой ополчение является действительно боеспособным, его почти не остается. Одновременно, особенно с наступлением "эпохи замков", постепенно сокращается и слой свободных крестьян, из которых набирают ополченцев или рекрутов, — усиление эксплуатации уже не позволяет отрывать крестьян на военное дело.

Дельбрюк это, помнится, четко показал, равно как и то, что развивается такой процесс стремительно. Для любых дальних походов требуется армия иного типа, нежели ополчение. Нужда в профессиональных воинах возникает быстро, и хотя в VIII–IX вв. война еще не была исключительным делом рыцарей, с начала Х века на полях сражений "рулят" они.

Так возникает привилегированное сословие, избавленное от необходимости трудиться, взамен защищающее интересы страны или ее правящей верхушки. В ответ оно получает продовольственный паек: власть или напрямую передает им в управление землю или стада (Запад, Великая Степь), или выдает из казны некую продовольственную норму (Япония). Когда развитие производственных и товарно-денежных отношений доходит до того уровня, когда проще платить не едой, а деньгами, рыцари как сословие потихоньку вымирают (здесь, конечно, сильное упрощение...)

Превращение рыцарей в элитарную прослойку связано с тем, что ведение рыцарской войны — достаточно дорогое дело. Боевой конь и комплекс тяжелого вооружения стоят очень дорого, что препятствует превращению рыцарской конницы в массовый род войск, но делает такого тяжеловооруженного всадника "решающим оружием на поле боя". В результате рыцарь получает пожалованные земли, доход с которых идет на поддержание его боеготовности и обеспечение его жизни. Собственно, такой надел — земля, даваемая за службу, — и назывался феодом, в отличие от земель, принадлежавших аристократам "безвозмездно" (на Руси такое владение назвалось вотчиной). Первый вариант земельного пожалования этого типа назывался бенефицием и после отставки рыцаря возвращался в казну, но затем, вследствие сложного учета принадлежности таких участков, и обязанность служить, и обеспечивающая службу земля стали передаваться по наследству. В России поместье (феод) стало неотъемлемо только при Петре III, который освободил дворян от обязательной государевой службы. Можно поэтому сказать, что на отсутствие "классического" рыцарства в конфуцианском культурном регионе повлиял и азиатский способ производства, исключающий классическое феодальное землевладение.

Рыцарь как пример военного сословия представляет собой профессионального воина, чья служба заключается в том, чтобы защищать господина на войне или "помогать советом" (в Европе под этим понималось выполнение судебных и административных функций). Постепенно такая прослойка профессиональных воинов смыкается с аристократией, однако (и это очень часто подчеркивается), если аристократами рождаются, рыцарями становятся в ходе дополнительного посвящения.

Поясним: аристократ мог и не быть рыцарем, и известно, что ряд английских аристократов не был посвящен в рыцари и оставался в ранге сквайра (оруженосца). Но посвященный в рыцари автоматически становился аристократом низшего ранга, ибо после этого он, как правило, должен был получить ленное владение [4]. "Правильные аристократы" могли воспринимать его как выскочку, но через несколько поколений разница стиралась. Типичный пример — сэр Роберт Ноулз, отец которого был башмачником, а сам он известен как рыцарь и главнокомандующий. Конечно, со временем возможность стать рыцарем не по наследству, а в результате посвящения постепенно сокращается. Например, в Европе были потомственные кнехты, но с определенного периода в Европе они перестали входить в рыцарское сословие. (С другой стороны, в позднесредневековой Италии рыцарем фактически назывался тот, кто себя таковым считал.)

С ростом феодальной раздробленности пожалованные земли постепенно превращаются в частные, но структура армии уже определена и начинает меняться как раз тогда, когда на фоне укрепления центральной власти и увеличения общей численности населения появляются боеспособные подразделения масс (английские лучники, швейцарцы и ландскнехты). Упадок рыцарства происходит не столько с изменением военной тактики или с появлением нового оружия, сколько тогда, когда рыцарство утрачивает монополию на право вести войну, перестает быть основным сословием, которое должно защищать страну, и чаще всего превращается в регулярных (тяжелых) кавалеристов в составе регулярных армий, а также в источник офицерского корпуса [5].

Но следует помнить, что "рыцарский путь" — далеко не единственная форма комплектования средневековой армии. Существует вариант, когда армии, состоящей из потомственных военных и имеющей развитую традицию начинающейся с детства подготовки бойца, нет. Античный мир обходился худо-бедно без них в течение одной-полутора тысячи лет. Особенно показателен пример Рима, где "рыцарями" так или иначе являлось все мужское население от 15 до 70 лет. Гражданин полиса имел права голоса и владения землей. За это он обязан был служить в войске [6].

Даже в "средние века" помимо ополчения, эффективность которого зависит от наличия у ополченцев свободного времени для боевых тренировок, и наемной армии, состоящей обычно из представителей внешнего мира ("варваров" из народов, где воинская подготовка входит в хозяйственный комплекс), достаточно часто встречаются рекрутский набор или воинская повинность. В этом случае костяк армии состоит не из аристократов, а из чиновников.

Чем отличается этот вариант от пути создания воинского сословия? Так как чиновник, как правило, не имеет такой воинской подготовки, как аристократ, он менее компетентен в реалиях войны, и его подход к армии вычленяет в ней не столько "прикладные", сколько формальные, демонстративные, парадные стороны: не понимая, насколько хорошо содержание, он заботится о безукоризненном поддержании формы.

С одной стороны, это позитивно отражается на организации службы войск, в том числе медицинской, военно-канцелярской работе, системе передачи информации, с другой — гражданская бюрократическая система, состоящая из людей, малокомпетентных в тонкостях военного дела, стремится решать военные вопросы гражданскими методами, издержками чего являются преувеличенный формализм, бюрократизация и коррупция.

На Дальнем Востоке, за исключением Японии, мы имеем дело именно с военными чиновниками, подготовка которых сводилась в основном к изучению классической литературы по военной стратегии и личной подготовке бойца.

Китай

С точки зрения структуры армии для Китая были характерны три вида войск: пограничники, живущие в постоянных гарнизонах на границе с кочевниками; столичная армия, охраняющая престол; провинциальные войска. При этом была характерна проблема профессионализма и контроля. Хорошо подготовленные войска часто были недостаточно лояльны Центру и плохо управляемы (как правило, они представляли собой "частные армии" того или иного полководца, преданные ему, а не державе вообще), а войска, которые легко контролировались, были не так хороши на поле битвы.

Идея комплектования армии на базе ополчения хорошо работала только в раннюю Хань и раннюю Тан, когда милитаристы преобладали над бюрократами. Однако затем, с укреплением конфуцианской доктрины в качестве государственной идеологии, гражданское начало окончательно взяло верх над военным, и структура быстро коррумпировалась, следствием чего являлось или появление практики уплаты откупного, или превращение местного ополчения в оплот сепаратизма. Периодически предпринимались попытки решить проблемы за счет создания военных поселений (система "фубин") с тем, чтобы военные поселенцы занимались также обработкой земли и обеспечивали себя сами, но такая система никогда не давала хороших результатов.

В более позднее время военная служба стала отдельным, менее престижным родом службы. Появились наследственные солдаты, но аристократы предпочитали карьеру чиновников, а если и командовали войсками, то в качестве "гражданских назначенцев". К этому времени и относится появление поговорки "Хорошее железо не идет на гвозди, хороший человек не идет в солдаты".

При этом со времени Сунской династии государство старалось не допускать появления независимых провинциальных войск. История Юэ Фэя – показательный пример взаимоотношений регионального военачальника и Центра. Национального героя пришлось отозвать в столицу и казнить по сфабрикованному обвинению, не столько потому, что он становился все менее и менее управляемым, сколько из-за того, что его походы истощали ресурсы страны и мало способствовали наступлению мира.

И в Китае, и, особенно, в Корее мы встречаем разделение между общей массой армии и "личной гвардией" того или иного полководца, которая представляет собой "отряд храбрецов". При этом этот отряд часто выводится за рамки общеармейской структуры, являясь лучше экипированным, а часто еще и лучше оплачиваемым за счет остальной армии.

Количество "частных армий" резко растет лишь в период раздробленности или военных конфликтов — будь то периоды, когда в Китае одновременно правит несколько династий, идет крестьянская война или внешнее вторжение. Однако в целом уровень боеспособности солдатской массы был невысок: см. поговорку. Не случайно почти каждый китайский трактат по военной стратегии касается вопросов отбора людей и поддержания морального духа войск в надлежащем виде (при этом такой опоры для воодушевления войск, как "государственная" религия, у китайских полководцев не было).

В иных регионах проблема слабой армии решалась привлечением наемников, однако для Китая была характерна такая модель геополитических представлений, при которой Поднебесная распространяла на варваров свою цивилизацию и культуру, — а это, естественно, исключало всякое позитивное заимствование чего-нибудь "варварского", в том числе и наемников. К тому же, конфуцианство могло, по-видимому, нести прозелитическую функцию только по отношению к земледельческим обществам. Кочевники заимствовали скорее даосизм или буддизм (что не способствовало их лояльности).

Танская империя, более космополитичная, чем прочие китайские династии, могла позволить себе отряды наемников из дружественных племен, но от этого опыта отказались после того, как в восстании Ань Лушаня (755–763 гг.) основной силой повстанцев были именно эти войска. Во время восстания Хуан Чао, положившего конец этой династии (X век), кочевники использовались для того, чтобы погасить крупномасштабную крестьянскую войну, но кончилось дело установлением новой династии во главе с представителями этих самых кочевников (нечто подобное случилось и в конце династии Мин).

Корея

Система комплектования армии прошла путь от военно-трудовой повинности в период Трех Государств через систему наследственных солдат, получавших надел от государства и существовавших за счет "поддерживающих семей", к системе всеобщей воинской повинности, построенной на базе реестровых списков, что сделало армию достаточно многочисленной, но плохо вооруженной и мало боеспособной. Статус солдата был невысоким, воинская повинность рассматривалась как одна из военно-трудовых повинностей с соответствующим отношением к ней.

Обратим отдельное внимание на Корё, где существовало солдатское сословие, представитель которого имел очень малые шансы подняться на ступеньку выше. Солдаты существовали за счет "поддерживающих семей", и возможность перейти в разряд военных чиновников у них была только при наличии выдающихся заслуг. Для них существовали особые военные наделы, обрабатываемые тремя семьями. В мирное время эти семьи выставляли одного рекрута, и его надел обрабатывался остальными военнообязанными из числа этих семей.

Попытки создать элитные части из профессиональных воинов периодически предпринимались (чаще — в ответ на требования времени), но были безуспешными, так как шли вразрез с оригинальной структурой армии как части бюрократической системы, для которой характерно наличие большого количества солдат, рассредоточенных по всей стране и выполнявших как военные, так и полицейские функции. Армия была ориентирована в основном на роль внутренних войск, и, как правило, оказывалась не готовой к вторжениям больших профессиональных армий врага.

Слабое знание армейской специфики отразилось и на подготовке командного состава, которая так и не вышла за рамки подготовки индивидуальных бойцов, что далеко не всегда полезно для руководителя.

Региональные военные командиры, встречающиеся в нескольких подряд поколениях высокородных семей (к такой семье принадлежал основатель династии Ли Ли Сонге), существовали в Корее только в период монгольского владычества и вскоре после него, но это, возможно, произошло благодаря именно монголам, которые ввели в стране систему, хотя бы как-то отличную от китайской.

Интересно, что в корейской истории был период, когда с 1170 по 1270 год страной управляли военные чиновники. Некоторые корейские историки даже используют для обозначения этого периода термин "сёгунат", но используют его неправомерно: даже войдя во власть, военные чиновники остались военными чиновниками, и вместо того чтобы заниматься тотальной реформой армейской структуры, они ограничились подъемом своего статуса по сравнению с гражданскими и созданием отрядов личной гвардии, которые были не столько частью общеармейской системы, сколько параллельными ей формированиями.

В период династии Ли военные чиновники формально слились с гражданскими, однако военные экзамены все равно были менее престижными, чем гражданские. Кроме этого, даже в период Корё войсками часто командовали гражданские лица, и такие известные командиры XI–XII вв., как Кан Гамчхан или Юн Гван, которых принято считать великими полководцами из-за одержанных ими побед, были гражданскими чиновниками, временно командированными на военную службу

Япония

В отличие от Китая, где частное землевладение уступало "азиатскому способу производства", японская система землевладения была гораздо ближе к феодальной и послужила основой для создания военного сословия самураев. Правда, специальный "обряд перехода" отсутствовал — церемония гэмпуку означала достижение самураем совершеннолетия и автоматически делала его воином.

От европейских рыцарей самураев отличала большая численность. По Спеваковскому, если рыцари составляют 1–4 % от общей численности населения, то самураи составляли до 10%, а в городах — и все 25% [7] Большое количество самураев служило даже не за надел, а за рисовый паек (условная параллель с мелкопоместным рыцарством в Германии), и они действительно обладали монополией на ведение войны. Эта монополия продолжалась и после появления огнестрельного оружия, которым самураи тоже учились владеть. И хотя мушкет был скорее оружием асигару, его появление совпало с объединением страны, после которого вследствие продолжительного мира значение пехоты существенно снизилось.

"Пассивность" народных масс в этом вопросе является важным моментом японской воинской традиции. Война была делом самураев (благо, их хватало), в то время как народ оставался в стороне. Полномасштабное крестьянское восстание, сравнимое с событиями европейского уровня, произошло в Японии только в ХVII в. и не без влияния христианской идеологии [8].

Рыцарское вооружение и стратегия

Среди моих приятелей существует точка зрения, что почти все традиции развития комплекса вооружения воинской элиты развивались примерно в одном направлении, а именно:

Состоящая из профессиональных воинов элита превосходит ополчение, однако общая численность армии естественно сокращается. Немногочисленная элита не может одновременно находиться в нескольких пунктах, следовательно, она должна вовремя успевать к месту сражения (кстати, о современной идее небольшой, но мобильной профессиональной армии). Отсюда она становится сперва колесничной, а с появлением конницы — конной. Слово "конь" вписано в определение рыцаря в нескольких языках ("шевалье", "риттер"), а некоторые исследователи даже дополнительно подчеркивают "конный компонент", связывая появление военных сословий с культом лошади.

При этом поначалу лошадь или колесница служит скорее транспортным средством. Если вспомнить Гомера, то колесницы древнегреческих героев служили средством доставки воина к ключевому участку битвы, а сражались они уже пешими. Саксонские гускарлы тоже представляли собой верховую пехоту, а ассирийские конные лучники работали в паре: один стрелял с коня, а другой держал поводья, чтобы животное стояло и не дергалось.

Элита немногочисленна, и ее подготовка длительна и дорога — отсюда стремление ее беречь. Вначале оно проявляется как в повышении мобильности воинов и предпочтении дистанционного боя — стороны маневрируют и осыпают друг друга стрелами, — так и в стремлении защититься, применяя максимально тяжелые доспехи.

На раннем этапе элита нечасто сталкивается с себе подобными, а против ополченцев или непрофессионального противника весьма эффективным является дистанционный бой, который хорошо сочетается с подвижностью колесничих и всадников. Колесница является при этом мобильной огневой точкой, а поединок двух колесниц, многократно описанный в "Махабхарате", в основном сводится к тому, что два героя расстреливают друг друга из луков, крайне редко пытаясь вывести из строя тягловый элемент, — даже попытка перерезать вражескую тетиву стрелой с широким наконечником встречается чаще.

Определенной революцией в военном деле является изобретение такой важной вещи, как стремя, благодаря которому всадник получает дополнительную опору и становится способен не только лучше управлять конем вообще, но и эффективно действовать с него в ближнем бою. Стремя становится решающим фактором превосходства конницы над колесницей, которая после этого практически уходит с поля сражения в качестве рода войск. Собственно, конница может выходить на прорыв пехотных порядков только после изобретения стремени и появления специальных пород лошадей [9]. Действенные конные стрелки, способные стрелять на скаку, — тоже.

С увеличением мощности доспехов и управляемости коня эффективность дистанционного оружия падает, и против себе подобных элита начинает сражаться врукопашную. Тактика становится направлена на то, чтобы как можно быстрее проскочить зону стрельбы и сблизиться с противником, пока он не сменил оружие и не перегруппировался. Учтем, что приемлемая дистанция, на которой стрела или болт эффективно пробивает доспехи, равна 80–100 метров, но несущийся в галопе конь преодолевает ее за считанные секунды, в результате чего у стрелков может не остаться времени даже на второй залп. Европейских рыцарей учили стрелять из лука или арбалета, но метательное оружие не было для рыцаря профессиональным оружием поля боя.

Доспехи вызывают к жизни противодоспешное оружие, и наиболее эффективным с точки зрения пробивания защиты (и выведения тяжеловооруженного всадника из строя в целом) методом оказывается таранный удар конной пикой (lance), который можно рассматривать как своего рода рыцарскую визитную карточку. "Charge" позволяет атаковать противника, вкладывая в удар не только силу руки и вес пики, но и массу и скорость лошади. Конечно, для таранного удара нужен разгон, меньше гибкость индивидуальной атаки (несущественно для массового конного боя), пика является "оружием одного удара", а техника работы ей практически исключает отводы или парирование (иными словами, фехтовать ей нельзя), и потому пика дополняется другими видами оружия, предназначенными компенсировать недостатки ее специализации.

Всадники уже не стоят на месте и сражаются "долго" — бой четко разделяется на сшибки, в интервалах между которыми бойцы разъезжаются, набирая разгон и дистанцию для нового удара. Нет долгого обмена ударами, атака (даже клинком) производится как бы на ходу.

С развитием науки и техники растут города, развиваются ремёсла, и возникает возможность снова оторвать от сельского хозяйства большое количество людей и отправить их на войну. Так появляется пехота, подготовленная по иным критериям [10] и часто оснащенная древковым или дистанционным оружием, позволяющим эффективно противостоять всаднику.

Тяжёлая конница при этом остаётся самым опасным противником пехоты, но в условиях увеличения её (пехоты) количества и качества, возникает проблема грамотного использования кавалерии как рода войск, что не всегда сочетается с рыцарской бесконтрольностью. Поэтому конница часто остается, но перестает быть рыцарской (рейтары, жандармы и т. п.)

Появление огнестрельного оружия, безусловно пробивающего доспехи при прямом попадании, приводит к тому, что на Востоке, по данным Артака, доспех становится легче, и по мере этого облегчения (причины мы сейчас рассматривать не будем) маневренность всадника повышается, что не может не сказаться на стиле боя. В связи с этим возникает потребность в активном действии копьем с коня, что приводит к распространению двуручного хвата копья и техники фехтования им. На Западе появилась тенденция к отказу от копья в пользу пистолетов. А те разновидности конницы, которые все же применяли пику, тренировались в атаке сомкнутым строем "колено к колену".

Итак, с точки зрения комплекса вооружения рыцарь представляет собой тяжеловооруженного конного копейщика, причем эта тяжеловооруженность является не абсолютной (полные латы), а относительной: более мощные доспехи по сравнению с остальной конницей или пехотой региона. Так, по Горелику, рыцарь XI–XII веков одет всего лишь в "длинную" кольчугу и кольчужные чулки, миндалевидный щит и норманнский шлем, а современный ему русский дружинник был зачастую вооружён тяжелее. "Бронирование" коня, по тому же источнику, происходит тоже лишь в XIII веке — и это всего лишь кольчужная попона, не сравнимая с "конным доспехом" у монголов, чья тяжелая кавалерия при Лигнице безусловно превосходила европейскую по "суммарной оплэйтовке". Лишь в XV веке появляется тот самый "полный доспех", который является частью рыцарского бренда в массовом сознании.

Средневековая армия, однако, состоит не только из рыцарей, и ее структурной единицей можно считать "копье", в которое входят собственно рыцарь, являющийся основной боевой единицей, и некоторое количество прочих типов воинов, в том числе стрелков или легкой кавалерии. Функции этих "не-рыцарей" сводятся ко вспомогательным: разведка, завязывание боя, транспортировка раненого или сбитого с коня рыцаря (своего или вражеского) в лагерь и т. п. При этом представление о том, что эта пехота (или пехота вообще) или легкая конница могут выстоять против атаки рыцарской конницы, полностью отсутствовало примерно до начала XIV века. Даже известные победы XIV века, в которых пехота била рыцарскую конницу, были сочетанием слабого командования и грамотного использовании рельефа местности, исключающего нанесение рыцарями таранного удара в "чистом поле" [11].

Формирование тяжелой конницы в Европе началось раньше, чем появилось рыцарское сословие, — по меньшей мере, при последних Меровингах (если не ранее, так как поздний Рим/Византия тоже шли по пути создания тяжелой кавалерии). Но ведущую роль на поле боя она стала играть вследствие реформ Каролингов, инспирированных внешним вызовом в лице норманнов, аваров, разбитых Карлом Великим, венгров и арабов. При этом авары, венгры и арабы были преимущественно конными войсками, эффективными против пешего ополчения, а пехота норманнов сильно превосходила разложившихся франков. Тяжелая же конница хорошо "работала" как против конных лучников, так и против пехоты того времени и пространства, которая представляла собой не очень хорошо организованное ополчение, недостаточно насыщенное стрелками или бойцами с "противоконным оружием".

Еще одна деталь рыцаря заключается в том, что он не строевой боец, а хорошо подготовленный профессионал-одиночка, и ведение войны по рыцарским правилам есть не столько групповой бой, сколько серия поединков или то, что называется греческим термином "аристэйя". Позже, когда начинаются классические войны рыцарей с рыцарями, война еще больше ритуализируется и превращается в своего рода игру. В этом смысле очень показательна "Песнь о Роланде", в которой мавры абсолютно не стремятся использовать свой численный перевес и атакуют врага мелкими группками, равными по числу рыцарям франков.

Естественно, рыцари умели воевать не только в одиночку. Первая атака всегда осуществлялась относительно сомкнутым рядом всадников, однако затем строй, как правило, уже не сохранялся, и хотя схватки, безусловно, были не только один на один, рыцари обычно не проходили специальную подготовку, направленную на то, чтобы драться в группе или против группы.

Неумение работать в группе проявляется и на тактическом уровне управления войсками. Классическое рыцарское войско не очень-то дисциплинированно и не всегда слушается командира (да и сам командир чаще сражается в первых рядах, а не руководит сражением из безопасного места). Что мог ответить несчастный Иоанн II Добрый своим рыцарям, которые требовали начинать сражение при Креси?

Чем объяснить отсутствие у рыцарей желания мыслить стратегически? Человек устроен так, что стремится идти к победе кратчайшим путем. Новое появляется тогда, когда нет возможности эффективно использовать старые проверенные методы. За палку берутся, когда не хватает собственной силы. Нечто подобное существует и со стратегией или "непрямыми действиями". За них хватаются тогда, когда нет возможности совершить прямое. У человека, который от природы физически мощен и силен, есть повод заняться воинскими искусствами только тогда, когда ему предстоит столкнуться с противником, для победы над которым мощного от природы удара может оказаться мало. Когда твои бойцы более сильны и лучше подготовлены профессионально, нет особенной нужды дополнять их боевое мастерство стратегическими уловками. Если же противник подготовлен лучше тебя или обладает отсутствующими у тебя способностями, возникает необходимость компенсировать их за счет непрямых действий.

Духовно-рыцарские ордена отличались большим уровнем дисциплины — религиозная мораль и аналогии с монастырским уставом выступали дополнительным инструментом повышения строевой слаженности. Они же часто были известны и меньшей куртуазностью. Как гласил устав тамплиеров, на противника рыцарь может "напасть спереди и сзади, справа и слева, словом, там, где может нанести ему урон". Но тут следует помнить, что тамплиеры и прочие ордена изначально возникли на границах рыцарской ойкумены (Испания, Прибалтика, Палестина) и были рассчитаны на "войну с нецивилизованным противником", против которого можно воевать и некуртуазно.

Китай

Процесс формирования воинской элиты в Китае был прерван как в связи с пресловутым "приматом гражданского начала", так и из-за тотального превосходства конницы противника. С кочевниками с Севера китайская воинская традиция сталкивалась постоянно, но ответ на этот вызов был нелинейным: вместо того, чтобы завести свою кавалерию в ответ на наличие кавалерии у врага, в Китае очень рано стали развивать тактику и оружие, рассчитанные на противостояние пехотинца всаднику. Именно этим можно объяснить появление алебарды и иных типов сложного древкового оружия в Китае на две тысячи лет раньше, чем в Европе.

Хотя подготовка военного чиновника включала в себя умение ездить верхом, кавалерия как массовый род войск в китайской воинской традиции отсутствует. Хорошим всадником на территории собственно Китая считался тот, кто не падал с коня при галопе, и в тех случаях, когда китайская армия имела свою кавалерию, эта кавалерия была не китайской по происхождению (тюрки, монголы и т. п.) Власть стремилась максимально использовать так называемых "природных" всадников, для которых общение с конем являлось частью повседневной жизни, а не обязательным минимумом в программе воинского обучения. Традиция эта прослеживается, в общем, вплоть до династии Цин.

Тюркская конница времен династии Тан представляла собой тяжеловооруженных конных копейщиков, пусть и не имевших такого идеального оружия для таранного удара, как рыцарское копье. Монголы — в основном конные лучники, хотя их тяжелая конница могла поспорить по уровню бронирования с европейскими рыцарями своего времени.

Корея

Судя по фрескам, когуресская конница включала в себя и конных лучников, и тяжеловооруженных всадников и при этом была достаточно подготовленной и эффективной. Об этом свидетельствует хотя бы то, что для борьбы с ней танский Тайцзун использовал тюркскую конницу, и противостояние между всадниками двух стран было достаточно острым.

В эпоху Корё массовые конные подразделения были скорее элитными формированиями, созданными по специальному поводу, а во время династии Ли конница как род войск постепенно исчезает. Это связано с тем, что с ростом ориентации Кореи на Китай страна заимствовала все больше элементов китайской воинской традиции, далеко не все из которых были благоприятны для корейской почвы.

Что же касается вооружения, то М. В. Горелик отмечает, что в VI–VII веках китайский и корейский комплексы вооружения были во многом идентичными. Вообще, при сравнительном анализе миниатюр и фресок Центральной и Восточной Азии даже может сложиться впечатление, что комплекс вооружения и владения древковым оружием с коня един для Кореи, Маньчжурии, Китая, Монголии, Кашгара, Мавераннахра, Ирана, Афганистана, Индии — с некоторыми национальными отличиями, обусловленными местными традициями, локальными разновидностями вооружения и доспехов и способами комплектации войска. Тождество традиции, естественно, не означает ее абсолютного копирования: например, в Корее никогда не был распространен зерцальный доспех, зато корейский составной композитный лук тот же Горелик считает наилучшим в Азии.

Наверное, потому в эпоху Корё и начальные годы династии Ли корейские конники более полагались на свое мастерство в стрельбе из лука (нередко стреляя, спешившись, из-за укрытий), нежели на копейно-клинковый бой. Косвенно это предположение можно подтвердить тем, что после покорения Кореи монголы запретили производство именно луков и стрел, а также утверждением "Муе тобо тхончжи", что "стрельба из лука была единственным официально признанным видом боевых искусств". Искусство верховой езды занимало "второе место в пяти главных тактических принципах ведения боя". Меч и копье также были известны в Корее, но занимались ими редко.

В 1706 г. повелением вана "занятия стрельбой из лука были прекращены и вместо них официальным видом боевых искусств было провозглашено ведение боя копьем на коне (кичхан кёчжон)", предполагающее двуручный хват копья и вращательные фехтовальные техники. В итоге в конце династии Ли корейский конник представлял собой средневооруженного конного воина, способного выполнять разнообразные боевые задачи и имевшего развитой комплекс вооружения (лук, копье, боевой цеп для боя со слабовооруженной пехотой, меч самурайского типа). Универсальность корейской конницы объяснялась тем, что для успешной подготовки массовой легкой конницы условия практически отсутствовали, а крупные соединения панцирной конницы без поддержки конных стрелков были малоэффективны.

Следует также отметить, что корейская конница не представляется чем-то особенно выдающимся на фоне кавалерии сопредельных государств — Маньчжурии, Монголии и Китая, — где схожие процессы привели к аналогичному результату — практически поголовному превращению разных видов конницы в единую средневооруженную кавалерию, преимущественно сражавшуюся правильным строем [12].

Япония

Принципиально японцы шли по тому же пути, что и Европа, и самураи являются наиболее близким к рыцарю примером тяжеловооруженной конницы, но ранний аналог "Пути воина" назывался "Путь коня и лука", а описания боев в японских хрониках и ранних военных повестях представляют собой перестрелку, где клинковое оружие используется на завершающем этапе скорее как средство дорезания или захвата пленных. Длинный лук, приспособленный для стрельбы с коня, несмотря на свой размер, сохранился как профессиональное оружие воина даже тогда, когда пехота вооружалась преимущественно мушкетами. Это может быть связано с тем, что первоначально как воинское сословие и (что критичнее) род войск, самураи формировались в войнах с айнами, а для антипартизанских, по сути, действий дистанционное оружие более эффективно, чем оружие рукопашного боя. Прочие внешние противники Японии не имели воинской элиты по социальным и техническим причинам. Но даже внутренние войны вполне четко продемонстрировали преимущества тяжелой конницы, так что процесс пошел.

Интересно, что копье стало массовым оружием конницы и пехоты только в XIV–XV веках, однако традиционная японская техника боя копьем с коня не имеет ничего общего с таранным ударом рыцаря. Отчасти это связано и с тем, что катана является более удобным для всадника оружием, чем европейский прямой меч. Впрочем, под конец эпохи Сэнгоку японцы применяли и таранный удар (хотя не в качестве доминирующей техники и не в сочетании с пикой европейского типа), и латы как основу доспеха.

Роднит самураев и рыцарей и некоторое пренебрежение к стратегии, ставка на индивидуальные качества бойца и ритуализация войны. Сражения часто начинались с пышных представлений-вызовов или обмена дальними стрелами, тяжелораненый герой мог в середине боя выйти из игры и совершить сэппуку с одобрения противников или прерваться на то, чтобы сложить приличествующий стих. Когда Минамото Ёсицунэ осуществил стратегический фланговый обход и атаковал Тайра с направления, с которого его не ждали, он получил репутацию одного из самых выдающихся стратегов Японии. Когда во время Имджинской войны Като Киёмаса применил винеи, Тёрнбулл описал их как выдающееся проявление японской военной мысли, забыв о том, что в Европе они использовались уже две тысячи лет.

Рыцарское поведение и идеология

Рыцарство — феномен взаимодействия воинской и христианской культур, и при любом значительном событии в жизни рыцаря (посвящение, турниры, войны, принятие присяг, божьи суды) в обряде участвовали священник и библия. Потому особенно интересно проанализировать то, как формировалась мораль воинского сословия "при другой религиозной подкладке". В Китае и Корее это по преимуществу конфуцианство, в Японии — буддизм. Именно религия часто устанавливает "правила войны": существует мнение, что европейские осады замков, которые длились десять и более лет, были возможны не только из-за отсутствия осадной техники и невозможности долго держать в одном месте крупные силы, но и из-за церковного "божьего мира", благодаря которому по церковным праздникам осажденным вполне могли подвозить продовольствие; с конфуцианской точки зрения идея заманивания врага на свою территорию с последующим контрнаступлением неприемлема, а применение тактики выжженной земли могло быть расценено как "отсутствие заботы о процветании народа".

Понятно, что основной набор этических принципов рыцарства (воинская доблесть, верность и т. п.) направлен как бы на сохранение их профпригодности в качестве профессиональных воинов, но каждая конкретная воинская традиция имеет свой набор дополнительных элементов. Для Дальнего Востока, например, не характерна концепция священной войны, ведущейся за веру, поскольку и буддизм, и конфуцианство не ставят на первое место силовое разрешение конфликта (кстати, есть мнение, что Западная Европа заимствовала ее у мусульман, ибо для Византии она была не характерна).

Комплекс рыцарских добродетелей включает в себя доблесть, под которой понимались постоянное желание доказать свое воинское мастерство и поиск подвига, верность, куртуазность как уважение к женщине своего круга и щедрость как умение достойно раздавать награды и пользоваться почестями. Что же касается термина "честь", то в рыцарский этический кодекс он был включен достаточно поздно, и поначалу обозначал почести и славу. Лишь в XV–XVI веках он стал обозначать "лицо" и внутренние духовные свойства благородного человека. Заметим при этом, что защита чести (дуэль) не тождественна установлению правды и наказанию виновного.

На Дальнем Востоке, наоборот, честь как "лицо" изначально имела гораздо большее значение. Это связано с тем, что и в Китае, и в Японии личность воспринимается не самостоятельно, а как часть социума. Как следствие этого — то, что о человеке думают другие, для носителя дальневосточной культуры гораздо более важно.

В этом контексте интересен вопрос смерти и плена. Культура доблести и правила куртуазной войны не ставили знак равенства между победой над противником и его смертью, и потому европейские рыцари в значительно меньшей степени считали плен бесчестьем. Бегство от более достойного противника или пленение им не воспринимались как потеря чести, тем более что пленник мог рассчитывать на обращение с собой как с почетным гостем. Это не мешало меняться пленниками или перепродавать их, но убивать сдавшихся или держать их в темнице начали только тогда, когда война из рыцарского занятия стала общенациональным. Война Роз, в которой впервые стали убивать сдавшихся и заключать пленников в темницу, была уже полномасштабной гражданской войной, а не "войной благородных".

В этом смысле очень интересно "противоречие этик второго и третьего сословий", проявившееся при столкновении рыцарей со швейцарцами, которые в плен не брали. При этом сдавшихся убивали не из ненависти — плен предполагал последующий выкуп, — но с точки зрения наемника получение платы из иного источника, кроме работодателя, да еще от его врагов, воспринималось как измена и каралось соответственно.

Бесстрашие перед лицом смерти и стремление дорого продать свою жизнь появилось в Европе уже на закате рыцарства, когда отдельные элементы рыцарской этики трансформировались в кодекс поведения дворянства. При этом речь идет именно о бесстрашии, нежели пренебрежении к собственной жизни. Определенное ожесточение при переходе от турнирного поединка к дуэли объяснялось скорее желанием убить врага, защитив этим свою честь и поддержав репутацию. Безразличия к смерти или отстраненно-философского отношения к ней в Европе не было.

Между тем, на Дальнем Востоке (и в Китае, и в Японии) практики почетного плена не было, и факт сдачи в плен воспринимался именно как измена. Это связано с двумя моментами. Во-первых, отсутствовала христианская по происхождению идея равенства всех перед богом и того, что "богово выше царева", и верность господину ценилась превыше всего. Во-вторых, смерть воспринималась как куда более спокойный вариант "выхода". Человек, верящий в реинкарнацию, значительно меньше боится потерять эту жизнь и не страшится вечных посмертных мук. Более того, достойное поведение в смерти воспринимается как задел для лучшей следующей жизни [13].

Здесь, конечно, присутствует некоторая региональная разница. В Японии смерть предпочитали плену всегда, тем более что в европейской воинской традиции шанс попасть в плен, не будучи смертельно раненым, был куда выше, чем в японской. Что касается Китая, то там в плен сдавались, но в крайнем случае и в ситуации, когда, допустим, в результате интриг человек уже считался изменником и смерть ждала его на "своей" стороне (и, в отличие от Европы, здесь сдача в плен во многом подразумевала обязательство служить другой стороне).

Следующий момент связан с вопросами долга и правил. Так, для классического европейского рыцарства были характерны корпоративная солидарность и индивидуализм, доходящий до "права на мятеж", по которому рыцарь, отказывающийся выполнить приказ сеньора, который бы принижал его рыцарские добродетели, не воспринимался как предатель. А Дальний Восток не случайно называют конфуцианским культурным регионом, и хотя Япония входит в него в значительно меньшей степени, конфуцианские нормы социальной регламентации были ею безусловно заимствованы. Конфуцианская традиция значительно жестче, чем европейская, выставляет правила межличностных отношений, которые распространяются не только на официальную деятельность, но и на отношения в семье, с друзьями и т. п., при этом вертикальные взаимоотношения превалируют над горизонтальными. В результате, если в Европе конфликт между долгом и чувствами чаще разрешается в пользу чувств, на Дальнем Востоке — наоборот, и, особенно в Японии, чаще можно говорить о самоуничижении, нежели о высоком чувстве собственного достоинства.

Свои особенности есть и в понятии куртуазности, под которой, конечно, можно понимать общую образованность, учтивость и стремление овладевать не только военными, но и гражданскими искусствами, но целый ряд элементов европейской куртуазности, в том числе культ прекрасной дамы (во многом происходящий от культа Девы), абсолютно не характерен для воинских традиций иных регионов.

По сравнению с христианством конфуцианство обращает значительно больше внимания на выработку норм правильного поведения и следование им в обыденной жизни. Поэтому в дополнительной подпорке правильного публичного поведения в лице куртуазности (напоминающей мне привычку некоторых наших мужиков брать с собой на рыбалку с тем, чтобы в ее присутствии ругаться матом или напиваться было бы неприлично) там не было нужды. Там же, где упоминается женщина, она скорее сводит воина с пути, нежели наставляет его на таковой. Это видно и по самурайским романам, и по китайским повестям.

С другой стороны, если в Западной Европе образ рыцаря как человека, "владеющего не только мечом, но и кистью", как существовал скорее на уровне идеала (благородными занятиями для рыцаря считались война и охота; образованность, культ книжного знания характерны не были), на Дальнем Востоке можно говорить о культе грамотности и учености, который в Китае и в Корее был следствием конфуцианской идеологии, а в Японии эволюционировал из культуры Хэйан и стремления самураев слиться с аристократией. Пожалуй, это связано с тем, что после падения Римской Империи образованность и сопутствующие ей административные функции в Западной Европе изначально были скорее уделом церковников, которые сформировали "первое сословие". На Дальнем Востоке духовенство такой роли никогда не играло.

Если для европейца характерна щедрость, для дальневосточной добродетели важно скорее непривязанное отношение к материальным благам. "Расчетливый ум на войне гибнет", занятие торговлей постыдно, а купец и в Китае, и в Японии стоит на лестнице престижа ниже крестьянина. Непривязанность к материальному может носить как форму аскетизма, так и "ветротекучести".

Культура Дальнего Востока обращает особое внимание на контроль над эмоциями. И в Китае, и в Японии ценилась бесстрастность, а открытое проявление сильных эмоций воспринималось как проявление невоздержанности, а то и потеря лица. Европейская традиция таких ограничений не выставляет — открытость ценилась как прямое проявление благородства. (Хотя и в число самурайских добродетелей "искренность" включается, но здесь это понимается несколько по-иному... Как и "хладнокровие" в числе достоинств дворянина...)

Конечно, следует помнить, что и в Европе, и на Дальнем Востоке кодексы чести были неписаными, и в качестве примеров надлежащего поведения выступали герои рыцарских романов или "военных повестей". В этом контексте хочется напомнить, что пресловутое "Сокрытое в листве" ("Хагэкурэ") было не широко известным памятником, а сборником частных наставлений старого воина своим близким, поднятым на щит и превращенным в национальный памятник только в конце XIX – начале ХХ вв., когда власти Японии, пережив увлечение Западом, осознали необходимость идеологии, базирующейся на национальных корнях.

Китай

Как мы уже упоминали ранее, такой опоры для воодушевления войск, как "государственная" религия, у китайских полководцев не было. Что же до морального кодекса элиты, то здесь наблюдается некоторый дуализм. С одной стороны ближе всего к европейскому стандарту стоят так называемые "ся". Это понятие лучше переводить как "храбрец" или "удалец". Ся сложно назвать сословием, однако они представляли собой прослойку профессиональных воинов со своим кодексом чести и корпоративной солидарностью. Не обязательно благородный, хотя и не обязательно бродячий мастер воинских искусств может выступать и в роли "благородного разбойника", устанавливая справедливость по своему разумению и карая недостойных, и на чьей-то службе в роли командира (часто героя-застрельщика битвы). Повести, посвященные им ("Речные заводи", "Трое храбрых, пятеро справедливых" и т. п.) часто называют "рыцарскими романами" из-за некоторой сходности сюжетов.

Психологию этого типажа очень хорошо можно себе представить по тем же "Речным заводям". На первом месте — воинская доблесть. При описании героя непременно упоминается, чем и в каком стиле он сражается, профессиональное мастерство превалирует над занимаемой героем стороной, и в "Речных заводях" часто показывается стремление любой ценой заполучить в свой лагерь выдающегося бойца просто потому, что "человек таких талантов не может быть не с нами".

Хотя ся уделяют некоторое внимание стратегии и военным хитростям в том случае, если противник оказывается не по зубам сразу, обычно они действуют быстро, и, услышав о несправедливости, тотчас отправляются карать врага, обычно со смертельным исходом. Как правило, после этого они воспринимаются системой как преступники, что окончательно закрепляет маргинальное положение данного ся.

Правда, когда такие "молодцы с горы" создают свою структуру, она оказывается отнюдь не "братством Королевского леса". Среди ста восьми атаманов "Речных заводей" упомянуты специально отвечавшие за исполнение наказаний или вышивание знамен, а куски, посвященные реорганизациям и описанию того, кто выше кого сидел и кто какое назначение получил, встречаются весьма часто. Можно сказать, что организация ся является не антиправительственной (нацеленной на уничтожение государства), а как бы параправительственной (существующей параллельно ему) и отличается не менее четкой внутренней иерархией и распределением полномочий, чем официальная. Именно потому отправившийся на борьбу с разбойниками и потерпевший неудачу чиновник может присоединиться к ним и занять место среди атаманов, а затем, когда "молодцам" объявят прощение, быть восстановлен в должности [14].

С точки зрения этики ся, многое зависит от того, свои это или чужие. То, что описано как праведная месть, может на взгляд постороннего показаться кровавой расправой. Справедливость тоже осуществляется на базе принципа "свой-чужой", и, в отличие от Робин Гуда, персонажи эпоса ся всегда помогали не просто бедным, а знакомым или тем, кто привлек их внимание. Помощь при этом — скорее убийство жадного богача, а не раздача зерна беднякам.

Верность? С одной стороны, ся всегда лояльны монарху и их гнев часто направлен против отдельных представителей власти, а не всей системы, с другой, если они являются свитой какого-то чиновника, то эта верность проистекает скорее из уважения к его личным качествам, а часто и воинским навыкам

Учености ся предпочитают ветротекучесть и благородный разгул, а среди их наставников нет конфуцианцев — в основном даосы и буддисты. Куртуазности, правда, нет — за обиженную кем-то девушку можно вступиться, но предавшую певичку или членов семьи врага можно спокойно изрезать. С другой стороны, воин-девушка тоже встречается.

Мне непонятно, насколько такая ментальность напоминает европейского "мятежного барона", но у меня отчего-то возникла аналогия с обитателями Запорожской Сечи, которые тоже называли себя "лыцарями". Впрочем, кодекс чести "ся" и аналогии меж ся и прочими "благородными разбойниками" Запада и Востока (айяры или персонажи "Повести об Али Зибаке") — тема отдельного материала.

С другой стороны, есть конфуцианская идеология, в рамках которой силовой способ решения проблем не воспринимался как признак гуманности. Гражданское начало имело приоритет над военным настолько, что при соотношении этих двух начал с понятием Инь-Ян военное начало отождествлялось с началом Инь.

Одно из следствий этого — отделение образа воина от образа полководца. Если европейский культ воинской доблести ценит личную отвагу, то в Китае от хорошего полководца не требовалось обязательно быть и лучшим воином. Доблесть полководца и доблесть бойца отличались друг от друга.

Точнее — так. В конфуцианском культурном регионе существует два образа полководца. Чангун — это полководец-воин, важным компонентом облика которого является его личный воинский талант. Наиболее явным примером полководца такого типа является обожествленный после своей смерти как бог войны Гуань Юй, а также большое количество героев китайских военных романов, бывших в первую очередь мастерами воинских искусств, способными в одиночку рассеять отряд противника или решить исход битвы, убив вражеского командира.

Этот "поединочный уклон" очень хорошо виден по многочисленным описаниям сражений в текстах как хроник, так и исторических и псевдоисторических романов: сражение происходит как бы не между солдатами, а между командирами; военачальники (чангуны) и богатыри из числа ся сражаются на виду у всего войска, "до тех пор, пока у одной из сторон не кончатся застрельщики"; победа завершается преследованием деморализованного врага, а поражение — отходом войска в укрепленный лагерь.

Кунса — не полководец-боец, а полководец-стратег, одерживающий победу не вследствие личного участия в битве, а за счет более глобальных факторов. Наиболее типичный пример кунса — легендарный стратег Чжугэ Лян. Важно то, что полководец типа "чангун" в Корее и Китае имел меньший престиж, чем полководец типа "кунса"

Второе следствие — своеобразный перенос акцента с тактики на стратегию. Выше мы уже говорили про "бой командиров", но если у чангунов это поединок двух командиров перед строем своих войск, после чего проигравшая сторона отступает, то в случае кунса — это победа за счет стратегии, где солдаты просто маневрируют на поле боя. Вспомним пассаж о том, что великим полководцем является не тот, кто выиграл сто сражений из ста, а тот, кто добился такого эффекта, ни разу не производя сражения (гражданское начало, таким образом, торжествует, ибо имеется формально силовое разрешение конфликта, но без непосредственного применения силы [15]).

Вообще, конфуцианское понятие гуманности ("жэнь") достаточно интересно. Согласно ему, полководец, который ходит по бранному полю после битвы, оплакивая павших, не может быть назван в полной мере гуманным полководцем, ибо в его власти было не допустить эти смерти. Конечно, осознанная стратегическая жертва малым ради большого также вполне допустима, но сознательное посылание на смерть при отсутствии иной альтернативы — моветон.

Конечно, следует помнить, что ярко выраженный упор на "непрямые действия" и желание выигрывать войны при наименьшем числе битв были связаны и со слабостью китайской солдатской массы с ее невысоким уровнем боевой подготовки и морального духа. И потому плохо подготовленное сражение могло иметь катастрофические последствия.

Третий момент касается собственно того, что понимается под основными принципами стратегии. У китайских авторов трактатов по военному делу, особенно в "Сунь-цзы", основное внимание уделяется не военной стратегии в европейском смысле слова (вопросам "размещения боевых колесниц при переправе через болото"), а "социальной инженерии" как умению направлять мысли людей, угадывать и предсказывать действия противника и одерживать победы за счет этого.

Большинство китайских "стратагем", по сути, универсально. Методы "Сунь-цзы" — это своего рода "социальная инженерия", комплекс методов взаимодействия, который равно применим и в межличностном общении, и при конкурентной борьбе в большом бизнесе, и в собственно военном искусстве. Однако такая система работает при столкновении относительно аналогичных традиций или традиций, чья логика знакома стратегу. Если вражеский полководец мыслит по-иному и руководствуется иными приоритетами, одержать победу над ним за счет только военно-тактических ресурсов оказывается сложнее. Кроме того, в расчет не всегда принимается технический потенциал сторон. Предполагается, что он приблизительно равный.

Наконец, еще одно важное замечание. Все вышесказанное во многом касается внутрикитайских разборок. Отношение к варварам происходит по другой модели. Общение "истинного мужа" и варваров принципиально невозможно. Преобразование таковых возможно либо путем силы "дэ" китайского императора, либо посредством карательного похода, само название которого практически исключает необходимость высокой морали по отношению к поверженному противнику.

Корея

Можно сказать, что с течением истории Корея постепенно воспринимала китайские принципы; ни буддизм, ни конфуцианство не занимались в Корее позднего средневековья выработкой специальной воинской идеологии, хотя в более раннее время в государстве Силла, объединившем полуостров по окончании периода Трех Государств, такая попытка была сделана. Речь идет о военно-религиозном институте хваранов. Правда, сразу надо отметить крайнюю скудность посвященных им источников, что оставляет достаточно большой простор для умозаключений и спекуляций.

Пять заповедей хваранов, однако, известны и формулировались так: государю будь предан (верен); со старшими будь почтителен; с друзьями будь искренен; в бою будь храбр (буквально "неотступчив"); убивая живое, будь разборчив (первоначально серия запретов формального характера постепенно трансформировалась в идею не убивать в том случае, если это не необходимо). Хвараном мог стать и простолюдин, и аристократ. Принцип сообщества по клятве отличался от принципа сообщества по крови. В это сообщество можно было легко вступить и из него можно было легко выйти. Тренинг хваранов был посвящен различным формам самосовершенствования и самовыражения, как через музыку и танцы, так и через боевые искусства.

Синкретизм виден. Из буддизма были заимствованы методы духовного тренинга, из конфуцианства — идеи сыновней почтительности и преданности государю, причем, в отличие от ранних конфуцианцев, преданность государю ставилась выше почтительности по отношению к старшим. Этические принципы связаны с буддизмом, но представляют собой как бы облегченный вариант требований, позволяющих совместить буддийскую мораль с обязательствами образцового подданного. Буддийские монахи часто путешествовали вместе с хваранами, но не играли в группе доминирующую роль, а название их учения "пхунню" (кит. "фэнлю") означает "ветер и волна", явно коррелируя с китайским "фэншуй" ("ветер и поток"). Это наводит на мысль о том, что в их учении явно присутствовал местный шаманский/даосский элемент.

Корейские историки, в том числе Ли Гидон и Ли Гибэк, воспринимают хваранов как молодежное сообщество, подобное тайным подростковым союзам, организация которых строилась на ритуале клятвы и в значительной мере содержала элементы игры. Хваранский корпус воспринимают и как аналог монгольского кэшика, состоявшего из группы преданных соратников разного происхождения, но сохранявших между собой большую дружбу и становившихся затем полководцами и администраторами. По мнению другой части исследователей, в том числе М. И. Никитиной, хвараны были и творцами, и хранителями национальной поэтической традиции, причем слагаемые ими стихи считались наделенными магической силой. Встречается также попытка сравнить институт хваранов и институт оруженосцев средневековой Европы.

Хварандо сравнивают с бусидо, но "Путь хварана" развивался из отношений между друзьями, а не между землевладельцем и его вооруженными слугами, как в Японии. И хварандо, и бусидо превратились в кодекс поведения воинов, но поскольку военное сословие в Корее так и не сложилось, эта идеология не была полностью востребована и превратилась скоре в культурно-исторический кодекс поведения, являющийся, как и европейское рыцарство, брэндом определенного этапа корейской истории.

Япония

Многое из ценностных норм "бусидо" мы упоминали выше, и особое внимание хочется обратить на гири — достаточно сложное понятие, которое можно лишь условно обозначить нашими понятиями долга или чести. Это неизменные правовые нормы, построенные на внутреннем долге и диктующие обязанности по отношению к другому, обусловленные социальным статусом и социальной иерархией. В них нет горизонтальных связей и индивидуализма. В самурайской культуре нет взбрыкивающего чувства собственного достоинства.

Можно сказать, что по сравнению с европейским рыцарством самурая больше волнует долг, чем личная слава, и в конфликте долга и чувств — сюжете, характерном для японской литературы, — почти всегда побеждает долг.

Гири, как и буддийское вероучение, формирует отношение к смерти. Жизнь быстротечна, имя вечно, и в выборе между потерей лица и смертью следует выбрать смерть, отсутствие страха перед которой делает жизненный путь прямым и простым, а служение долгу легким и искренним. Хотя, безусловно, задача воина не героически умереть, а сделать так, чтобы в первую очередь была выполнена поставленная господином задача.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЫЦАРСТВО В МИРЕ ФЭНТЕЗИ

Сразу отметим, что рыцарская легенда получается фэнтези-образна сама по себе. С одной стороны, фэнтези — жанр европейский и изначально ориентированнный на европейские христианские каноны рыцарства. С другой, идеализированный образ создавался по представлению рыцарей в легендах менестрелей, которые вволю добавляли в них "магизма" [16].

Но, в отличие от предыдущих разделов, где мы рассматривали историческую данность, описание рыцарства в придуманном мире во многом зависит от придуманных автором сеттинга внешних факторов, в работе с которыми логика истории нередко уступает логике жанра. Автору хочется, чтобы рыцари были такими, и они являются ими. Между тем, в отношении миров фэнтези должно действовать то же самое правило, которое применяется во всех случаях исторического моделирования: или мы переносим в наш придуманный мир "рыцаря классического" в неизмененном виде, но при этом создаем в сеттинге весь тот комплекс предпосылок, которые породили этот феномен "у нас", или рыцарь, точнее, его аналог является естественной формой эволюции созданного мира, который может значительно отличаться от оригинала. Направления этой эволюции и варианты ее результатов мы далее и рассмотрим.

Организация рыцарства фэнтези скорее отлична от классической, и на то есть несколько причин:

Во-первых, государство далеко не во всех случаях возникает "на развалинах древней империи". Западноевропейская структура власти "сделана" под определенную идеологию и социальную организацию, возникновение которой было во многом связано с тем, что появляющиеся на осколках старой культуры "варвары" не имели своих профессиональных администраторов.

Соединение военных и административных функций, которыми обладали европейские феодалы, появилось как бы вследствие дефицита кадров: большинство феодалов в силу своего этнического происхождения не являлись носителями той культуры, где образованность была престижна. Образованных и лояльных людей было немного, и потому правитель считал, что человек, способный хорошо воевать, сможет не хуже судить и править. Большинство миров фэнтези следует иной модели развития, при которой феодальные государства возникают "на своей территории", а ленная система, если и имеет место быть, то претерпевает определенные различия (сильно уменьшая вероятность возникновения столь дорогого сердцам игроков идеала "тупого файтера").

Во-вторых, в нашем мире феодальная раздробленность, как правило, возникала и формировалась при отсутствии серьезной внешней угрозы, способной поколебать существование всего государства. Между тем, наличие опасного внешнего врага, способного нанести удар в любую минуту, является сильным противовесом центробежным тенденциям.

Вообще, раздробленность вследствие многоступенчатого вассалитета была только в Германии и Франции. Хотя этот термин и распространяли на остальные регионы, там она была основана не на военном делении, а на иных принципах.

Давайте, кстати, будем отделять разделение сфер ответственности от понятия раздробленности. Граница феода определяется относительно просто — это та территория, куда феодал успеет доскакать из своего замка в случае угрозы на границе. Если он сам куда-то не успевает, проще поставить там форпост и возложить ответственность за территорию вокруг него на его командира, который, безусловно, занимает подчиненное положение по отношению к тебе и в чем-то тебе подотчетен, но при этом вполне самостоятелен во внутренней политике. Раздробленность начинается тогда, когда рушится лестница иерархии, и региональные командиры чувствуют себя настолько самостоятельными, что превращают ситуацию де-факто в положение дел де-юре.

Однако существует определенный комплекс особенностей ситуации, который позволяет единому государству существовать на большой территории без риска развалиться на элементы (это может случиться в ходе смуты, но как только она сходит, центростремительные тенденции берут свое). Среди них — единые вооруженные силы с централизованной системой снабжения и комплектации плюс предпочтительной службой не на своей территории; развитая товарно-денежная система, опирающаяся на одну валюту, которую местные власти не имеют права эмиссировать; единая налоговая система и общее законодательное пространство; хорошая система связи и транспортная инфраструктура.

Заметим, что значительная часть этих условий в среднем фэнтези-сеттинге есть. Так, я видел совсем немного ДМ-ов, у которых валюта состояла из различных типов монет, а не абстрактных "золотых", имевших хождение по всей ойкумене, а наличие в мире магии существенно повышает инфраструктуру связи за счет заклинаний передачи информации.

Кроме того, число ступеней в лестнице вассалитета можно уменьшить, заставив владельцев феодов приносить присягу не местному, а верховному сюзерену, как это было с определенного момента в Московском княжестве, Англии или Японии .

В-третьих, с учетом боевой магии и (в особенности) развитого института многочисленных и хорошо обученных наемников (заметим: в Европе IX–XII века они формировались из тех же рыцарей, по каким-то причинам не желающих служить своему сюзерену), к которым обычно принадлежат "профессиональные приключенцы", рыцарство, как правило, не обладает монополией на военное дело и потому не настолько привилегированно.

В-четвертых, воинская элита вообще может иметь нечеловеческое происхождение. Когда в одном мире (точнее, в одной экологической нише) наряду с людьми относительно благополучно сосуществуют расы, соразмерные с человеческой по численности и менталитету, но существенно и изначально превосходящие его по ТТХ (маги и люди в Ars Magica, вампиры и люди в Vampire: the Dark Age (вот тут как раз экологическая ниша принципиально другая!), супермутанты и прочие расы в Fallout), место господствующего класса и воинской элиты займут эти самые uber-манчкины, стригущие при этом купоны с населения не только оброком и барщиной, но и кровью, душами и prime normal human'ами.

Похожий вариант связан с чисто естественным "выведением" подвида, специально "заточенного" на бой. В голову сразу приходят не только муравьи-солдаты, но и их аналоги в нечеловеческих культурах: ороги у орков D&D, мониторы куо-тоа, крысогры у скавенов и т. п. Впрочем, у людей или иных "хороших" рас развитие в этом направлении обычно пресекается логикой жанра или относится к нерыцарскому варианту построения мира (это — абсолютно не обязательно! И, кстати, рыцарский кодекс как раз вполне может развиться у каких-нибудь супермутантов — см. басовских "солдатов Штефана").

То, что показывают в фэнтези, похоже разве что на рыцарство марок. Напомню: в раннем средневековье маркой называли пограничное владение, примыкающее к землям опасного противника (Испанская марка на границе с арабами, Австрийская — в двух шагах от воинственных венгров и т. п.) и находящееся на особом положении. Это особое положение связано с тем, что власть государства на этих землях еще достаточно условная и потому там еще нет нормальной феодальной системы (мало кто хочет иметь свое владение слишком близко от врага). Для обеспечения окончательного контроля над этой территорией государство предпринимает дополнительные меры, отправляя туда воинские силы из числа разорившихся "однощитных" рыцарей или младших сыновей аристократических домов, лишенных права на родительские земли вследствие майората. По своему статусу правящие ей маркграфы уступали только герцогам (властителям из правящего дома), хотя были равны графам, а на время войн, которые марка обычно вела постоянно, там находилось много рыцарей на службе маркиза с подпиткой из казны. Согласимся, весьма похоже на типичный фэнтезийный "фронтир", служащий основным местом приключенства.

Другой аналог рыцаря фэнтези — дружинник князя. В отличие от рыцарей, которые кормятся со своего феода, дружинник постоянно находится на содержании князя, обитает при княжеском столе и питается на устраиваемых князем пирах. Дружинник может воевать в группе и, как правило, не имеет "копья". Старшая (имеющая тенденцию постепенно превращаться в феодалов) и младшая дружины отличается не комплексом вооружения, а его качеством. В этом смысле дружинниками были не только богатыри Владимира Красно Солнышко, но и 12 пэров Карла Великого или рыцари Круглого Стола.

Третий образец для моделирования — Византия. Рассказ о ней потребует отдельной статьи специалиста, но в данном контексте хочется отметить, что наряду с бюрократией там имелись и воинское сословие, и наемники, из которых нередко состояла императорская охрана. При этом византийская культура была настолько довлеющей, что могла обеспечить лояльность "варваров" по отношению к своим структурам.

Особого внимания заслуживают рыцарские ордена, которые авторы сеттингов вставляют в свои миры, не всегда понимая особенности их возникновения.

История знает три варианта формирования рыцарского ордена. Первый (хотя с исторической точки зрения им надо было бы закончить) представляет собой почетный светский орден (слово "орден" в современном значении произошло из него) благородных кавалеров, членство в котором просто дает больший почет и некоторые дополнительные привилегии — например, кавалер испанского ордена Сантъяго имел право вызвать на дуэль особ королевской крови. Посвящает в такой орден обычно правитель, а его члены являются не столько единым соединением, сколько примерами рыцарской доблести и иных выдающихся моральных качеств. Возникают они относительно поздно (век XIV+), когда появляется волна интереса к возрождению традиций доблести, и реальной власти у них нет.

Второй вытекает из первого, но в этом случае орден играет роль некой привилегированной силы, состоящей из "особ, приближенных к императору". В европейской истории таких доверенных лиц называли палатинами (не путать с паладинами), и любимцы Самого имели право вершить суд от августейшего имени, выполняли его особые поручения или наделялись иными властными полномочиями. Передвигаясь по стране, они не только являются глазами и ушами правителя, но и способны исправить ситуацию на месте латным кулаком. Такой институт (отчего-то вспоминается Дарт Вейдер) часто подменяет бюрократию или контролирует ее, когда та слаба или коррумпирована.

Третий вариант ордена представляет собой практически самостоятельное государственное объединение, возникнувшее на границе государства или на пустовавших землях (Ливония, Латинская империя [17], отличающееся от прочих образований только тем, что его правитель называется не герцогом, а магистром. Место возникновения такого ордена очень важно, ибо его существование внутри государства, особенно достаточно централизованного, потенциально опасно, ибо создает предпосылки для формирования центробежной силы.

Посудите сами: на территории государства существует нечто неподсудное общему закону, со своей военной структурой, опираясь на которую, любой магистр может взять власть, и своими источниками финансирования. Каждый рыцарь, уходящий в такой орден, наносит вред безопасности страны хотя бы тем, что уже служит не правителю. Если же такая организация имеет еще и привилегированный статус, она очень быстро занимает нишу "преторианской гвардии", смещавшей владык по своей воле.

Поэтому, как только государственная власть крепнет, такие автономные структуры ожидает судьба тамплиеров (в Европе ордена стремились под крыло папы, дабы выйти из-под юрисдикции королей, тем более что до папы, как правило, было далеко; и как только рыцари храма решили стать независимыми и от трона, и от алтаря, союз трона и алтаря их благополучно прихлопнул). Ордена жили долго только там, где сами захватили свои земли, отделившись таким образом от конкретной страны и не являясь "опасным анклавом". Светские же ордена обычно вписывают в структуру армии, их магистр — скорее администратор, а не самостоятельный военный вождь, и они не имеют свои хозуправление и арсенал.

Отдельный вопрос касается "солдат церкви". Понятно, что там, где церковь владеет землей или решает иные административные задачи, она вынуждена иметь свои вооруженные силы (храмовую стражу, каковой, по сути, являлись японские сохэй, отряды армии Цезаря Борджа и прочие воинские формирования Ватикана). Боевые школы при храмах культов соответствующей направленности тоже могут существовать. Но духовно-рыцарский орден типа "меченосцев" может возникнуть только при церкви, способной стоять над светскими владыками и имеющей рычаги влияния на них (угрозу отлучения, магическое воздействие силой Господа, и т. п.) В Европе духовно-рыцарские ордена возникли именно в тот период, когда папа мог претендовать на роль духовного главы всего христианского мира, и со временем уступили давлению государственных армий.

Религия, при которой создается орден, не обязательно должна быть монотеизмом (я допускаю "официально признанный пантеон"), но должна активно вмешиваться в мирскую жизнь (с прозелитизмом, кстати, это напрямую не связано; аналог иудаизма или любой культ бога-покровителя города-государства могут стать основой для его создания).

Второй вариант появления ордена возникает, когда при наличии церкви имеется вакуум светской власти, и в дополнение к делам духовным церкви требуется средство наведения порядка вооруженной рукой. Cильного и авторитетного феодала, способного вести войну, нет, а дисциплину поддерживать надо. Однако получается, что и в этом случае на момент создания ордена влияние церкви в регионе превышает государственное, и неясно, какая судьба его ждет с появлением нормальной светской власти.

Иногда авторы фэнтези создают орден специально для боя со сверхъестественным врагом, но здесь есть два подводных камня: а) если угроза имеет чисто магическую природу, отчего с ней не может справиться подразделение священников? и б) отчего этот "спецотряд по борьбе с демонами" с ростом авторитета государства не превратился в нечто подчиненное ему? Название "Орден", кстати, при этом может остаться.

Рассмотрим в связи с этим наиболее известные рыцарские ордена РПГ в стиле фэнтези. Отчасти я буду вынужден ссылаться на некоторые "свои" сеттинги, будь то Анакен, Шандария или Лордерон, приводя примеры "из их истории".

В сеттингах D&D духовно-рыцарский компонент был сублимирован в институт паладинства: РНВ (Справочник Игрока) 2-й редакции приводит в качестве примера этого класса 12 паладинов Карла Великого или рыцарей Круглого Стола [18]. При этом заметим, что представителей духовно-рыцарских орденов тот же источник рассматривает как священников [19]. В рамках "христианского" мира такой паладин был вполне адекватен, но когда система AD&D стала разрастаться, то стало понятно, что с ними что-то не то. Паладина начали воспринимать как приподнятого рыцаря + воина веры, при этом неважно/неясно какой. Когда была сделана попытка ввести класс Cavalier'а как благородного рыцаря в противоположность воину просто, паладина (кстати, наряду с самураем) сделали подклассом именно его. Однако по-прежнему было непонятно, как соотносятся священники и паладины в мире, где богов больше одного, и чем кодекс религиозной морали отличается от рыцарского Code of Chivalry.

Именно потому в оригинальных сеттингах этой системы классических духовно-рыцарских орденов практически нет, и если нечто и упоминается, то очень мельком. Исключением являются Соламнийцы, которые возникли в результате восстания, представляя собой альтернативную идеологию, и не были ликвидированы вовремя вследствие упадка Эргота, появления нового общего врага и покровительства богов. Затем они превратились в самостоятельное образование типа Ливонии и существовали так даже когда боги ушли, оказавшись жизнеспособнее церкви [20].

Большинство орденов Шандарии (сеттинга, разрабатываемого группой, формирующейся вокруг сайта Rolemancer) были "ливонского" типа и представляли собой аналоги пограничных марок, правители которых имели титул магистра и формально подчинялись королю, верховная власть которого была чисто номинальной. Орденская структура просто служила способом повышения дисциплины. Королевские Рыцари были личной "дружиной" монарха, орден Белого Пламени возник как "палатины", но по мере совершенствования государственной структуры стал пятым колесом в телеге государственного управления и впоследствии, по аналогии с тамплиерами, был ликвидирован при полном одобрении со стороны как церкви, так и иных орденов. Единственным духовно-рыцарским орденом был Святой Меч, созданный для борьбы с проявлениями Дигра (нежитью и не только) и игравший роль латной перчатки при церкви.

В мире WarHammer'а на территории Империи существует несколько орденов: рыцари Пантеры — светский клуб и часть военной организации; Рейхсгард — личная гвардия императора, не являющегося, заметим, абсолютным монархом (внутренняя структура Империи писалась со Священной Римской). Достаточно выделяются связанные с культом Ульриха Белые Волки, но в данном случае Империи была очень важна поддержка этого древнего культа, возникшего задолго до ее появления. К тому же Ульрих — бог-защитник людей, а с учетом того, что большинство врагов империи не люди, те проблемы, которые он вызывает во внутренней политике, с лихвой компенсируются поддержкой, которую он обеспечивает в обороне от внешних врагов. Учитывая то, что патриарх ордена является вассалом императора, их можно отнести к "ливонцам". Похожую структуру имеет посвященный богине воинской чести Мирмидии орден рыцарей Blazing Sun.

Лордеронский Боевой Орден серии игр WarCraft, также называемый орденом святого Мики, тоже возник на фоне феодальной раздробленности и проведенной этим святым церковной реформы.

Можно, конечно, рассмотреть и такие "совсем фэнтезийные" варианты военной организации, при которых страну защищает только магия или подконтрольные магам вызванные, выведенные или анимированные монстры, но, во-первых, для создания такой армии нужны уж совсем специфические условия; во-вторых, минусом такой модели является большая нестабильность, так как магия часто более обратима, а интеллект боевых мутантов должен быть строго дозирован: если его слишком мало, монстры будут тупить, если много, могут возникнуть проблемы с управляемостью; в-третьих, в стандартном мире фэнтези создание голема или рыцаря смерти сопоставимо по затратам с подготовкой рыцаря аналогичных ТТХ. В-четвертых, но не в-последних, эта ситуация уже не имеет прямого отношения к данной статье!

Комплекс вооружения рыцаря фэнтези рассчитан, как и в реальном мире, на основную внешнюю угрозу, но тип такой угрозы в мире фэнтези может быть гораздо более разнообразным. Логика жанра часто заставляет авторов сеттинга создавать обширные пространства "дикой земли", кишащие чудовищами всех порядков вплоть до дракона. В результате "монстры" являются не менее часто встречающимся противником, чем вражеская армия, а это может изменить комплекс вооружения рыцаря.

Тип чудовища, которое рыцарь героически побеждает, достаточно разнообразен, но с точки зрения той же логики жанра вариантов противника чаще всего два: или герой прорубается через орду "пехотинцев", нестрашных в одиночку, но сильных числом, или он сражается с одним, но большим и страшным противником.

Для нас интересен в основном второй вариант. Большое чудовище накладывает отпечаток на выбор оружия, способного не только пробить его толстую шкуру, но и нанести ему какой-то существенный вред. У колющего оружия с короткой боевой частью есть шанс войти недостаточно глубоко, чтобы достать до жизненно важных органов, а оружие с длинным, но рубяще-режущим клинком будет менее эффективно из-за более поверхностного характера повреждений.

Теоретически это должно повысить престиж видов оружия, обладающих узконаправленным пробивающим или прокалывающим действием. Рыцарская пика в этом случае, конечно, остается серьезным оружием, но особенности обитания чудовищ далеко не всегда позволяют рыцарю нанести чудовищу удар с коня в стиле Георгия Победоносца. Кроме того, при ударе пика ломается, не обязательно убивая чудище первым же ударом. Значит, возрастает роль боевых топоров (клевец может быть более эффективен, но имеет риск застрять и вырваться из рук), копий-рогатин или увеличенных вариантов стилета (кончар и т. п.) Против крупного монстра они куда эффективнее того полуторного меча, которым обычно вооружают героя (если уж зашла речь о полуторниках, то предпочтительнее эсток). Если монстр не имеет сильной брони, может сгодиться и обыкновенное колющее оружие критичной длины — надо поразить противника с той дистанции, при которой он до тебя дотянуться не сможет [21].

Менее вероятен вариант использования сложного древкового оружия, техника применения которого аналогична борьбе против всадника. Например, билль сочетает в себе вогнутое лезвие (не столько рубить, сколько цеплять и подсекать, особенно конечности или связки), шип-пробойник на обухе и достаточно длинное центральное острие, которое можно использовать как рогатину. Впрочем, по мнению Майка, это оружие скорее для боя с монстром среднеразмерным...

Что же касается доспехов, то в условиях, когда один удар хвоста дракона или дубины великана способен повергнуть наземь рыцаря вместе с конем, ставка может быть сделана не столько на то, чтобы выдержать удар, сколько на то, чтобы выйти из зоны атаки и за счет меньшего бронирования обеспечить себе дополнительную свободу действий. В этом смысле интересно обратить внимание на ведьмаков от Сапковского. Профессиональные истребители чудовищ не носили доспехов, и их техника боя была рассчитана на сложные пируэты и увороты, которые в сочетании с дополнительным психофизиологическим тренингом позволяли им вертеться вокруг монстра, избегая его ударов и поражая его за счет маневренности и скорости [22].

Рыцарь, сражающийся с чудовищем, не обязательно должен быть и конным. Это связано как с тем, что ряд монстров живет в труднодоступной местности, так и с тем, что противник всадника может обладать рядом дополнительных способностей, с учетом которых тяжелая конница может оказаться менее эффективным оружием. Нередко монстр не очень отличается от тяжеловооруженного всадника по маневренности, огненное дыхание или магические способности могут позволить ему вести дистанционный бой, и даже его вид или запах хищника может пугать лошадей (это, конечно, поправимо за счет специальных тренировок, но...)

Проблема эта может быть решена двумя путями: или мы возвращаемся к варианту верховой пехоты, когда рыцарь на коне добирается до входа в пещеру, а затем сражается пешим, или его средство передвижения — не лошадь. Интересующихся особенностями иных представителей "верховой фауны" отсылаю к своей статье о военном искусстве в мире фэнтези или к работам Г. Панченко, где вопрос о "всаднике верхом на..." рассматривался достаточно подробно.

Теперь исследуем вариант орды, будь то метровые гоблины или гигантские ядовитые крысы. Бой против нескольких мелких, но вредных противников (нередко еще и в ограниченном пространстве) требует сочетания достаточно легкого оружия, в котором важно максимальное количество атак в единицу времени (парные клинки или даже наручное оружие), и тяжелого, закрывающего все тело доспеха, способного выдержать многочисленные укусы, которые боец просто не успевает парировать.

Заметим, что плотный доспех должен спасать не только от клыков или оружия, но и от "специальных атак" контактного действия (яд, кислота и т. п.) Если же атака имеет энергетический характер (огонь, молния, некроэнергия), латы или отбрасываются как бесполезные, или делаются так, чтобы противостоять такому воздействию за счет особенного материала (ответим на драконов огонь щитом с асбестовым покрытием!) или магической накачки. Кстати, в такой ситуации возрастает роль щитов: они отражают атаку с одного направления лучше, чем равномерно толстый доспех, и могут быть отброшены в том случае, если эта атака однократна или "ядовитый плевок" стремительно разрушает то, куда он попал.

Но это еще не все — ряд противников героев вообще имеет иную биологическую структуру! Каким холодным оружием убивать гигантскую амебу без магической накачки этого оружия (при которой его непосредственный тип особого значения не имеет), я не знаю; против каменного голема должно быть эффективен боевой аналог предназначенных для разбивания камней кирки и молота, а оружие против нежити должно быть направлено не на поражение жизненно важных центров, а на нанесение противнику максимального структурного вреда. Зомби мало проткнуть в сердце или изранить мелкими ранами, из-за которых обычный человек умер бы от потери крови, — его надо именно "изрубить в ломтики".

Большее внимание рыцарь фэнтези должен уделять и метательному оружию. Европейские рыцари, конечно, умели стрелять из лука и арбалета, но их противники находились на земле, а в мире фэнтези присутствует достаточное количество летающих существ, против которых оружие ближнего боя фактически бессильно. Дракон, навязавший конному рыцарю "бой на крыле" и совершающий заходы на цель подобно штурмовику, практически неуязвим для копья или меча. Надо или спешиваться и упирать пику в землю, или расстреливать его, пока он выходит на цель (зависит от маневренности дракона).

Бой метательным оружием становится важным и тогда, когда на поле битвы присутствует магия. Баланс между магом и стрелком в большинстве игровых систем сводится к тому, что хотя "выстрел мага" обладает большей разрушительной силой, большинство боевых заклинаний бьет на меньшую дистанцию, чем выстрел из лука или самострела. Кроме того, заклинания кончаются значительно быстрее, чем стрелы в колчане. Поэтому в мире, где основная угроза может иметь облик летающего монстра или мага, занимающая нишу рыцаря воинская элита может иметь облик снайпера, вооруженного тяжелым и дальнобойным луком, из которого он поражает монстров на выгодной ему дистанции, а "сопровождающие лица" прикрывают его щитами, подают боеприпасы и не дают противнику подобраться вплотную. Обслуга выполняет ту же задачу, что и в классическом рыцарском копье — прикрытие командира/ведущего бойца и выполнение второстепенных задач.

И, кстати, о магии. Это тоже оружие, и пользоваться им тоже надо бы уметь. В условиях, когда (философская, экономическая, политическая) возможность научиться магии не особенно ограничена, а на определенном уровне овладения этим искусством один отдельно взятый невидимый и летающий колдун в состоянии перебить неограниченное количество людей и животных, такие как он, и будут "рыцарями", а сословие некастующих воинов вымрет, как вымерла кавалерия с появлением боевых вертолетов.

Не случайно, как только в третьей редакции D&D появилась возможность комбинировать уровни, ведущим типом манчкина стал не чистый файтер или файтер-маг, а воин, имеющий один-два уровня мага или колдуна: это позволяло как лучше защищаться от магии, так и применять доступные магам артефакты, а в случае чего подкрепить магическим способом свою боевую мощь.

Непосредственное сочетание способностей воина и мага может идти по трем направлениям: магия используется или как замена дистанционного оружия и массового поражения врага, или для усиления воинских способностей путем придания дополнительной силы, скорости и т. п., или в небоевой сфере, обеспечивая защиту от вражеской магии, ведение разведки...

Что же до соотношения этих способностей внутри одного отдельно взятого воина, то это зависит от типа угрозы и скорости подготовки мага в рамках системы. Если мы имеем дело с магией знания, мага готовить дольше и сложнее, если магия является даром, она может занять нишу боевых искусств вплоть до ситуации, когда владение даром является обязательным условием принадлежности к воинскому сословию.

Так как вышеописанные типы противника встречаются в мире фэнтези относительно равно, требуется или узкая специализация (может оказаться менее оправданной в условиях большого числа разнообразных противников) или большая диверсификация оружия. В последнем случае рыцарь добегает до монстра в сопровождении своего копья, которое тащит на себе целый набор инструментов на все случаи жизни, включая распылитель святой воды, заряженный гарпуном тяжелый арбалет (конец каната привязан к дереву для того, чтобы летающий монстр никуда не делся), щит номер пять с зеркальным покрытием "от василиска", щит номер семь из асбеста против огнедышащего противника и т. п. Дополнительным аргументом в пользу отсутствия специализации является и то, что обычный тип угрозы тоже остается, хотя "противомонстровое" оружие не оптимизировано под действия против вражеского строя и не рассчитано на бой воинских соединений.

Вопрос о кодексе чести рыцарей фэнтези наиболее сложен, потому что по данному вопросу рекомендации общего характера, не привязанные к конкретному миру, давать сложнее всего. Этические нормы, которые окрашивают профессиональную пригодность и выставляют лестницу приоритетов, слишком связаны с местной спецификой или религиозными доктринами и т. п. При этом, в зависимости от местных реалий, политеизм может как провоцировать религиозные войны, так и вести к вынужденному сосуществованию культов.

Большинство начинающих мастеров, в мирах которых богов больше одного, обычно постулируют, что "рыцарям покровительствует бог войны" и формируют этику сословия исходя из этого. Однако обратим внимание на то, что в разных мирах боги войны могут быть существенно разными. Подобно тому, как в "Справочнике некроманта" авторы привели пять вариантов богов смерти, можно привести несколько вариантов бога войны, значительно отличающихся друг от друга своей этикой:

• бог войны как воинской чести и праведной победы, может быть покровителем рыцарей и честного боя, война воспринимается как защита родины или честный бой по благородным правилам (Афина, Хейронеус (хотя у него нет оборонной направленности));
• бог войны как стратегии и военного искусства, может быть инкарнацией бога разума и знания, рассматривающего стратегию как одно из проявлений игры ума (анакенский Сонктар, Мирмидия, хотя Честь у нее тоже в большом почете);
• бог войны как битвы, воинского неистовства и упоения боем, покровительствует берсеркерам или сорвиголовам (Арес, Корд, Ульрих);
• бог поединка, точнее, воинского мастерства и самосовершенствования, который покровительствует мастерам меча и тем, кто серьезно оттачивает мастерство владения оружием (анакенский Райден, олдевский культ Асмохат-та в том виде, как он сложился в конце первой книги). Иногда этот аспект вешается на бога кузнечного мастерства (изготовление оружия), либо искусств вообще;
• бог войны как массового человекоубийства, пресловутый Молох войны, собирающий на ней свою кровавую жатву (Кхорн);
• бог Завоевания (Хекстор; Сила, Власть и Тирания — его сугубо вторичные аспекты).

Однако интересным моментом при описании подобных богов войны является то, что при такой направленности и структуре культа либо подобным священникам не нужна дополнительная воинская поддержка ( как сказал кто-то из моих игроков, "зачем нам паладины, если у священников и так ТНАС0 воинское?"), либо подобному богу (как олдевскому Мо), по факту, и так служат все воины, и в этом случае на них не накладывается никакой внешней этики и никаких внешних (религиозных) целей, столь характерных для "святых воинов". Именно поэтому "боевой орден" как военизированное подразделение церкви, играющее роль кулаков при добре, скорее возникнет при том культе, священники которого сами по себе не обладают выдающимися воинскими способностями, но нуждаются в силовой поддержке по политическим или идеологическим соображениям (т. е., не являются и сторонниками ненасилия).

Из проблем общего характера наиболее интересен вопрос о том, насколько куртуазна будет война рыцарей фэнтези. Европейское стремление сделать войну куртуазной и внести в нее правила было в первую очередь связано с тем, что в условиях феодальной войны, которая, как правило, не была тотальной и не направлялась на полное уничтожение противника, представляющего собой нечто абсолютно чужое, никто не хотел умирать почем зря. Этика поединка резко уменьшает смертность во внутренних конфликтах. Цивилизованные противники соблюдали определенные нормы.

В этом смысле очень интересно посмотреть на описание мавров в рыцарской литературе, связанной с крестовыми походами. Несмотря на непримиримость и идеологическую разницу, они описывались как образованные, культурные и благородные противники, соблюдающие законы рыцарской чести. В песне о Роланде в отношении одного из таких "мавританских рыцарей" была замечательная характеристика: "Одна беда — он не христианин".

Но при этом в Европе отличали куртуазный поединок и неблагородного противника, с которым можно было делать что угодно (вспоминается обвинение Тевтонского ордена в том, что они намеренно не цивилизовали язычников, чтобы неверных можно было безнаказанно убивать как зверей). Таким противником были обычно "дикари", которые не знали морали и не имели шансов в прямом бою.

Вопрос, таким образом, упирается в отношение к противнику, и здесь мы наблюдаем противоборство двух тенденций. С одной стороны, стремление сократить потери за счет "правильной войны", с другой — подстегнутое логикой жанра противостояние "наших" и "не наших", которое часто носит характер тотальной войны.

Или врагов позиционируют как Зло, компромисс с которым невозможен по определению, а соблюдение правил есть исключительно дело внутреннего благородства (они могут играть нечестно, но мы обязаны демонстрировать им, как надо), или просто увеличивают уровень отрицательной комплиментарности (хотя никто не мешает подумать, откуда она берется) между противниками. Гномы и эльфы, которым из-за разных ареалов нечего делить, режут друг друга менее, чем люди и орки, которые живут в одной экосистеме и употребляют ее ресурсы сходным образом (хотя у первой пары отрицательная комплиментарность, в принципе, выше).

Поэтому вопрос о мере куртуазности войны, конечно, будет связан с тем, насколько эта война будет тотальной: вопрос в том, что будет казаться важнее — не быть убитым самому или убить противника любой ценой. Впрочем, наличие абсолютной угрозы требует постоянной практики в воинском деле, что предполагает какие-то "тренировки", и потому будут и турниры, и куртуазная этика турнирного взаимодействия. В связи с этим — гораздо большее расхождение норм этики по отношению к своим и чужим, причем понятие своего может быть различно. Мои друзья шутили, что в мире фэнтези гуманизм может не распространяться на эльфов: не всякое существо есть человек.

Вопрос о предпочтении смерти плену, а также ценности человеческой жизни зависит как от типа противника (если всем известно, что гоблины пытают, едят и насилуют всех пленных, то уж лучше смерть на поле боя), так и от особенностей мира, связанных с тем, что находится за гранью смерти. Хочется напомнить, что в большинстве миров фэнтези: а) погибшие на поле брани с честью действительно могут наслаждаться посмертными почестями в раю соответствующего бога; б) институт воскрешения позволяет при наличии сил и средств вернуть погибшего героя к жизни (при этом для заклинаний высоких уровней не обязательно даже целое тело); в) кроме смерти, существует несмертие и возможность превратиться в нежить.

Более высокая ученость, в том числе знание магии, может присутствовать, если речь идет о магии как науке (Магии знания) и бывает подстегнута тем, что в мире классического фэнтези магия настолько пронизывает мир, что полностью игнорировать познание этой сферы значит совершать ошибку.

Что касается отношения к женщине, то понятно, что далеко не в каждом мире существовал первородный грех, однако в культурах, ориентированных на войну холодным оружием, "сексизм" возникает сам собой — просто потому, что задача женщины в этом обществе — не воевать, а обеспечивать воспроизводство воинов.

В заключение этого раздела хочется еще раз повторить: создавая рыцарей у себя в мире, заботьтесь о том, чтобы или перенести в него их "корни" в случае механического переноса европейской традиции, или вывести образ из корней, соответствующих реалиям (в т. ч. историческим) вашего сеттинга. Представляется, что второй вариант гораздо более плодотворен и интересен.

Makkawity, 2002-2003

1. Говоря о воинской традиции Дальнего Востока, мы будем говорить в основном о той традиции, которая была характерна для стран конфуцианского культурного региона, включающего в себя в нашем случае Китай и Корею, военную историю которой я и имею честь изучать. Японской воинской традиции, каковая значительно отличается от китайской/корейской и является в чем-то более близкой европейскому средневековью, я буду касаться постольку-поскольку, отсылая интересующихся к работам Алексея Горбылева, являющегося куда более компетентным специалистом в этой области. Большая часть из них находится вне Интернета и в журнале "Додзё" , а то, что есть в сети, посвящено иной тематике — отчасти эту тему покрывает http://www.fido.sakhalin.ru/wayofsword/PROJECTS/JAPAN/history/nindz.htm.

2. Собственно говоря, подмена понятия "элита" понятием "рыцарь" была характерна для Нового времени, когда светские ордена наподобие Ордена Подвязки являли собой как бы клуб заслуженных и избранных, отмеченных единым знаком отличия, а термин "рыцарь" использовали в своей иерархии масоны и оккультисты всех мастей. В этом значении слово "рыцарь" употреблял и Феликс Дзержинский. Говоря о том, что чекист должен быть рыцарем, он подразумевал под этим именно элитную прослойку профессионалов, имеющих свой кодекс чести. Такой же элитной прослойкой была поначалу и авиация — кодекс ранних асов содержал достаточное количество рыцарских элементов.

3. В интернете можно найти достаточно работ касающихся этой темы. Например, http://xlegio.ru/pubs/knights/knights.htm.

4. Бывало, что земли не хватало и надел выдавали на потерянных или еще не присоединенных территориях, но действительным исключением из правил была разве что Польша, где шляхта составляла треть населения. Связано это было с тем, что из-за отсутствия майората крупные владения распадались, крестьян не хватало и к моменту раздела Польши по сути шляхтичи отличались от прочих сословий только правом носить оружие.

5. Последнее, правда, требует уже иного обучения и иных обязанностей: английский офицер XIX века часто вообще не носил оружия, хотя мог им неплохо владеть (источники пестрят сообщениями типа "и тогда я взял у рядового Смита ружье и подстрелил негодяя"), так как его основными обязанностями было руководить солдатами и в первую очередь воодушевлять их, а здесь образ "джентльмена с тросточкой" был надежнее, чем однозарядный пистолет.

6. Заметим, что Европа смогла обходиться без рыцарей как раз тогда, когда вышла по населению и производственному потенциалу на уровень античности и вооружить/прокормить швейцарскую баталию/орду немецких наемников в пару тысяч человек уже не было невозможной задачей.

7. По этому поводу, однако, есть и иные точки зрения. Утверждается, что в средневековом европейском — особенно итальянском или прибалтийском — городе процент дворян тоже был выше (на это есть контраргумент, что в Италии рыцарем был тот, кто себя таковым считал, но не будем углубляться). Кроме того, к рыцарям нередко причисляют немецких наследственных кнехтов и т. п.

8. Кстати, этим же можно объяснить проблемы японцев в ходе Имджинской войны: захватчики оказались не готовы к массовому народному сопротивлению, и хотя средний срок жизни отряда Ыйбён составлял 2–4 месяца, то есть до первой серьезной стычки, таких отрядов было много и освоение захваченных территорий так и не произошло.

9. Здесь тоже идут дискуссии, сторонники которых отмечают, что македонские гетайры ломали строй эллинской фаланги, а гунны, у которых стремена были, — даже поздних римлян или ополчения германцев только расстреливали. Но я не помню, насколько македонская конница была способна на лобовой прорыв: опыт сражений Александра говорит о сокрушительных атаках во фланг.

10. Можно с некоторой оговоркой говорить о двух тенденциях развития воина. Первая заключается в подготовке элитного бойца-профессионала. Вторая заключается в создании солдата, более дешевого и многочисленного, но менее умелого по сравнению с профессиональным бойцом. Солдату достаточно знать несколько заученных приемов боя, однако, в отличие от бойца-профессионала, подготовка которого часто ориентирована на поединок, подготовка солдата нацелена на действия в составе строя, группы, которая гораздо сильнее, чем каждый из составляющих ее бойцов по отдельности. Ранние войны во многом напоминали общую свалку индивидуальных бойцов, однако затем появляется строй, и подготовка индивидуального бойца (воина) и солдата начинает отличаться друг от друга. В случае появления массовой армии, когда бойца надо подготовить в короткий срок, солдатская подготовка, естественно, становится основной.

11. Битва при Куртрэ (1302 год, фламандские пикинёры против французских рыцарей) — это "мокрое" поле с канавами; битва при Лаудон-Хилле (1307 год, шотландские шилтроны против английских рыцарей) — болото на фланге и специально вырытые рвы; битва при Кресси (1346 год, фактически английские лучники против французских рыцарей) — дождь, слякоть и лучники на холме за частоколом. Но! При грамотном взаимодействии с собственной пехотой те же французские рыцари благополучно "валяли" фламандцев и после Куртрэ.

12. Подробнее с данными о кавалерии этого региона можно ознакомиться в статьях Алексея Пастухова (Артака Малик-Зода), вывешенных, в частности, на сайте xLegio.

13. Точнее сказать, в христианстве, возможно, в связи с полемикой "отцов церкви" против философов античности, изначально поставлен жесткий запрет на самоубийство. Как только кодекс чести приобрел преимущественно светский характер, вариант "почетного самоубийства" вновь приобрел достаточно широкую популярность, хотя сохранилась и концепция "почетного плена", в создание которой в раннем Средневековье церковь внесла определенный вклад.

14. А вот с региональными отрядами самообороны (такими, как обитатели деревень Чжуцзячжуань и Цзэнтоуфу в "Речных Заводях") "молодцы с горы", как правило, ведут войну на уничтожение и пленных не берут.

15. Не уверен, что сюда же можно отнести японский "поединок сердец", но идеи победы без обнажения клинков и того, что для определения уровня мастерства нет необходимости размахивать оружием, имеют похожие корни. Кстати, для Европы то, что воспринимается как "поединок воли" невозможно без реального столкновения, где выигрывает тот, кто "упав сотню раз, сотню раз поднялся"...

16. Замечание от Оксаны Романовой: Смешение стилей в более поздних произведениях жанра позволили добавить к европеизированным образам святых воинов и рыцарей восточного колорита: сначала традиционный для западного исторического фольклора образ мавританского героя-воина (благородного кочевника, языческого эквивалента паладина); затем, с утверждением моды на дальневосточную культуру, образы монахов-воинов-философов, роковых китайских дев с двумя тонкими мечами и бессчетными метательными ножами в прическе, суровых молчаливых самураев и священных душителей Кали. Фэнтези подгоняет эти образы либо под клише рыцаря, либо под клише врага рыцаря. Таким образом, говоря о фантастических произведениях, в большинстве случаев мы можем назвать рыцарями персонажей, которые в реальной истории к этому разряду воинов никак не относились.
Тем не менее существование таких персонажей или их типология вполне разделяется на три указанных компонента.

17. Кстати, эти земли вполне вписываются в определение марки.

18. "Throughout legend and history there are many heroes who could be called paladins: Roland and the 12 Peers of Charlemagne, Sir Lancelot, Sir Gawain, and Sir Galahad are all examples of the class."

19. "The cleric class is similar to certain religious orders of knighthood of the Middle Ages: the Teutonic Knights, the Knights Templars, and Hospitalers. These orders combined military and religious training with a code of protection and service. These orders were frequently found on the outer edges of the Christian world, either on the fringe of the wilderness or in war-torn lands. Archbishop Turpin (of The Song of Roland) is an example of such a cleric."

20. То, что в таком виде они просуществовали более тысячи лет, списывается на то, что, пожалуй, ни один автор, создающий мир с многотысячелетней историей, не рассчитывал всерьез влияние временного фактора, при котором в обычном обществе прогресс не стоит на месте. Впрочем, ответ на вопрос "почему в мире фэнтези нет прогресса" точно выходит за рамки этой статьи.

21. Замечание от Майка: У Пехова (цикл "Танцующий с Тенями") для боя против огров использовалась группа народу, из которых часть была вооружена мечами/топорами и работала по ногам и для отвлечения, а один имел специализированный "огролом" — аналог гуситского гасила — для собственно нанесения тяжких телесных; у Фарлэнда (цикл "Повелители Рун") необходимость борьбы с гигантскими монстрами вызвала очень быстрое развитие рыцарской конницы (с некоторой дополнительной магической накачкой), плюс ряд своеобразных видов дополнительного "бронебойного" оружия.

22. Майк, однако, относится к позиционированию приемов такого рода более чем скептически. Против великана — они бесполезны! Равно как и против даже относительно небольшого дракона. А против вампира из VtM — означает попытку превзойти противника ровно в том, в чем он силен. А против "исчадий канализации" доспех очень даже не вреден. Опять же, хотел бы я посмотреть на человека, пытающегося проделывать все эти "сложные пируэты и увороты" в средней городской канализации...

Makkawity, похвала Вашей Статье, вероятно, будет офтопиком (имеющий глаза - должен её прочесть, имеющий мозги - понять ПОЧЕМУ должен). Однако, особо хочу Вас поблагодарить, за открытие для Вашего читателя (меня) новых (со стыдом признаю) имён - "...У Пехова (цикл "Танцующий с Тенями")..."! Иду искать и читать Пехова!! Саня Зелинский